Творцы прошлого (Книга 1)

Пчелкин, однако, хорошо помнил Высочайший указ от 3 января 1897 года, когда бумажные деньги в одночасье подешевели на треть своего прежнего номинала. Батюшка же его, Афанасий Сергеевич, службу свою начинал в министерстве финансов под начальством графа Егора Францевича Канкрина как раз в те годы, когда три с полтиной ассигнациями меняли на один серебряный целковый. Поэтому Вольдемар рассуждал так: кредитные билеты могут с течением времени обесцениться, их могут поменять на деньги нового образца, а золото всегда останется золотом при любом государе и при любом министре финансов.

Однажды Вольдемар в компании своих шапочных приятелей обмывал по обыкновению очередное жалование. Бросая на ходу пятак в услужливую руку пожилого швейцара, он вышел навеселе из дверей ресторана. Когда приглашал он сам, празднование происходило обычно в трактире при гостинице "Лондон", рядом с его домом, но сегодня приглашали приятели, и место выбирали они. Всем был хорош ресторан. Но от дома он был далековато. Обычно в мгновение ока всякого, кто выходил из питейного заведения, окружало полдюжины извозчиков, дежуривших тут же:

"Куды ехать, барин? Вмиг домчим в любой околоток", - кричали они наперебой.

Однако сегодня извозчиков почему-то не было. То ли вышел он слишком поздно, то ли в Мариинском был аншлаг, и вся извозчичья братия направилась к театру развозить по домам выходящую с балета публику.

Так или иначе, пришлось Пчелкину ступать на своих двоих, ускоряя шаг и опасаясь, что он не успеет добраться до Невы к разводу мостов.

Идя быстрым шагом, Вольдемар на ходу сочинял какую-то песню, напевая ее в такт ударов тросточки по камням брусчатки.

На небе наглая Луна кругла как булка.

Гуляет пьяная шпана по переулкам.

Я поздновато нынче вышел из трактира,

И не могу добраться до своей квартиры.

Но все же я как никогда в себе уверен.

В кармане чувствую я тяжесть револьвера.

Что револьвер? Одной лишь тростью я способен

Урок хороший преподать любой особе.

И хоть люблю я город сей, Петра творенье,

Как Пушкин некогда писал в стихотворенье,

Но тот же Пушкин, он, наверно, не захочет

По темным улицам идти холодной ночью.

Но все же я как никогда в себе уверен.

В кармане чувствую я тяжесть револьвера.

Что револьвер? Одной лишь тростью я способен

Урок хороший преподать любой особе.

Но как назло не встречен ни один прохожий.

Лишь ухмыляется Луна бесстыжей рожей.

Шагать пешком мне не хватает больше силы.

Фонарь потух. Знать, не долили керосину.

Но все же я как никогда в себе уверен.

В кармане чувствую я тяжесть револьвера.

Что револьвер? Сегодня ночью я способен

По голове накостылять любой особе.

Вдруг за спиной Вольдемара послышался стук копыт. Пчелкина стремительно догонял долгожданный извозчик. Пролетка этого извозчика казалась новой, и запряжена она была не старою клячей, а гнедым жеребцом, который выглядел так, будто его только что вывели из конногвардейской конюшни.

- Подавай сюда, - окликнул Пчелкин рыжебородого возницу, - давай на Васильевский.

- Слушаюсь, барин. За двугривенный устроит?

- Мазурик ты, а не извозчик. Довольно будет тебе и пятиалтынного.

- Помилосердствуй, барин. Овес нынче дорог.

- Так ты, шельма, хочешь сказать, что ты своего конягу не соломой кормишь? - спросил Вольдемар, удобно устраиваясь на заднем сиденье пролетки.

- А как же, барин? Я кормлю его, чтобы он кормил меня, - ответил извозчик, оглядываясь на Пчелкина с облучка. - Но, Балгимон, пошел, прокричал извозчик и гнедой рысак резво потащил пролетку, гремя по брусчатке свежекованными копытами.

- Как-как ты назвал своего кормильца?

- Ясно как, Балгимоном. Не Вольдемаром же мне его называть. Он ведь всем лошадям баал, то есть господин, - ответил извозчик и вдруг добавил в конце по-латыни: - Sapienti sat.

- Откуда ты слова-то такие знаешь? А-а, ты, наверное, расстрига. Увлекся всякими баалами языческими, вот тебя и запретили в служении.

- Ох, барин, не больно ты, значит, умен, коли очевидного не замечаешь.

- А что я должен заметить-то?

- Ключ.

- Какой ключ? Тот, что у тебя на поясе висит? Ключ как ключ. У меня в кармане такой же. Еще один - у моей горничной Аграфены.

- Вот в том-то и дело, что такой же. Этим ключом можно твой апартамент и запирать и отпирать.

- Так значит прав я, что ты мазурик. Вот почему я тебя раньше среди извозчиков не видывал. Только зачем, если ты ключ у Аграфены стащил, мне же его и показываешь?

- Дурак ты, барин, хоть и титулярный советник. Я тебе твои мечты воплотить предлагаю, а ты меня за мазурика держишь.

- Знал бы ты, о чем я мечтаю...

- Знаю. Вот, когда из ресторации выходил, о чем думал? Все о том же, как в будущее попасть.

Последняя фраза окончательно поразила Вольдемара. О том, о чем он мечтает, не знал никто, кроме него самого.

- Не хочешь ли ты сказать, что ты сам Сатана? - попробовал показать Вольдемар, что он не теряет присутствия духа.

- Нет, не хочу. Да и зачем тебе знать, кто я.

- Но ведь должен же я знать, с кем я заключаю сделку и кому отдаю душу.