Творцы заклинаний

Матушка кивнула.

Напролоум похлопал себя по различным участкам мантии и наконец обнаружил просмоленный кисет и пачку папиросной бумаги. Вытряхнув трясущимися руками несколько крошек уже бывшего в употреблении табака в тощую самокрутку, он провел по ней языком, который едва-едва смочил бумагу. Но тут где-то на задворках сознания Напролоума всплыли смутные воспоминания о приличиях.

– Гм, – сказал он. – Вы не возражаете, если я закурю?

Матушка пожала плечами. Напролоум чиркнул спичкой о стенку и, прилагая отчаянные усилия, попытался совместить огонек и конец самокрутки в одной и той же точке пространства. Матушка мягко взяла спичку из его дрожащей руки и помогла Напролоуму прикурить.

Волшебник втянул в себя дым, ритуально откашлялся и прислонился к стене; тлеющий кончик его сигареты был единственным источником света в сумрачном коридоре.

– Они ушли в Странствие, – заговорила наконец матушка.

– Знаю, – откликнулся Напролоум.

– Ваши волшебники не смогут вернуть их обратно.

– Это я тоже знаю.

– Однако они могут вернуть нечто.

– Я бы предпочел, чтобы вы об этом не упоминали.

Наступила тишина – оба думали о том, что именно может вернуться, вселившись в живое тело. Причем по поведению Оно не будет отличаться от его первоначального обладателя…

– Возможно, это моя вина… – начали они одновременно и изумленно остановились.

– Вы первая, мадам, – уступил Напролоум.

– Эти ваши цигарки – они успокаивают нервы? – спросила матушка.

Напролоум открыл было рот, чтобы очень вежливо указать ей, что табак – это привычка, право на которую принадлежит исключительно волшебникам, но передумал и протянул матушке кисет.

Она рассказала ему о рождении Эск, о приходе старого волшебника, о посохе и успехах Эск на магическом поприще. К тому времени как ее повествование подошло к концу, ей удалось скрутить тугой, тонкий цилиндрик, который горел крошечным голубым огоньком и заставлял ее глаза слезиться.

– Не знаю, насколько это поможет расстроенным нервам… – задыхаясь просипела она.

Но Напролоум ее не слышал.

– Просто потрясающе, – отметил он. – Так, говорите, ребенок ничуть не пострадал?

– По крайней мере, я ничего не заметила, – ответила матушка. – Посох был… в общем, на ее стороне.

– А где этот посох сейчас?

– Она сказала, что бросила его в реку.

Старый волшебник и пожилая ведьма посмотрели друг на друга. Вспышка молнии за окном озарила их лица. Напролоум покачал головой.

– Река разливается, – констатировал он. – У нас один шанс на миллион.

Матушка мрачно улыбнулась – от такой улыбки волки разбегаются во все стороны – и решительно схватила свою метлу.

– Один шанс на миллион, – заверила она, – выпадает девять раз из десяти.

Бывают грозы откровенно театральные, все сплошь зарницы и металлические раскаты грома. Бывают грозы тропические и знойные, испытывающие склонность к горячему ветру и шаровым молниям. Но эта гроза пришла с равнин Круглого моря, и основная цель ее жизни заключалась в том, чтобы пролить на землю как можно больше дождя. Это была одна из тех гроз, которые заставляют предположить, что небо приняло сильнодействующее мочегонное. Молнии и гром держались на заднем плане, обеспечивая подобие хора, а дождь был звездой представления. Он перемещался по земле, отбивая чечетку.

Территория Университета спускалась к самой реке. Днем она представляла собой парк с четко распланированной системой изгородей и гравиевых дорожек, однако в эту глухую, сырую и ненастную ночь изгороди изменили свое положение, а дорожки просто куда-то попрятались, чтобы остаться сухими. Слабый волшебный свет был почти не виден среди мокрых листьев.

– А вы не можете запустить один из этих огненных шаров, которыми часто пользуются волшебники?

– Помилосердствуйте, мадам.

– Вы уверены, что она выбрала именно эту тропку?

– Где-то здесь было подобие причала, если я совсем не заблудился.

За этими словами последовал звук, какой издает массивное тело, натыкаясь на мокрый куст. Потом раздался громкий всплеск.

– Во всяком случае, я нашел реку.

Матушка Ветровоск вгляделась в насквозь промокшую темноту. Она слышала рев и смутно различала белые барашки поднимающейся воды. А еще она обоняла отчетливый запах Анка, который заставлял предложить, что несколько армий использовали эту реку сначала в качестве писсуара, а затем – под могильник. Напролоум, удрученно шлепая по воде, приблизился к матушке.

– Глухо, – сказал он. – Только не подумайте, мадам, что я хочу вас обидеть, но такое половодье должно было унести его в море. А я умру от холода.

– Больше, чем сейчас, вы уже не вымокнете. И вообще, вы неправильно ходите под дождем.

– Простите?

– Вы съеживаетесь, вы боретесь, так нельзя. Вы должны… ну, в общем, скользить между каплями.

И действительно, матушка выглядела лишь слегка намокшей.

– Буду иметь в виду. Идемте, мадам. Я голосую за ревущий в очаге огонь и стаканчик чего-нибудь горячительного и не одобряемого блюстителями нравственности.

Матушка вздохнула.

– Ну не знаю. Я, признаться, ожидала увидеть, что он торчит из ила… или нечто вроде того. А не одну воду вокруг.

Напролоум мягко похлопал ее по плечу.