Творцы

И, понимая, что в частнособственническом обществе мало кого увлекут предприятия, не дающие скорого дохода, Вернадский страстно настаивал, сурово требовал от инертного в хозяйственных делах правительства: «...государственная власть не может оставить без внимания и без учета новую, находящуюся пока в его распоряжении силу, возможность применения которой в жизни и научно допустимое значение которой в будущем превышает все то, что до сих пор было уделом человечества в борьбе с окружающей его природой. Было бы делом государственного легкомыслия не принимать во внимание научно допустимых возможностей, раз только эти возможности позволяют предполагать столь коренные, глубокие и относительно быстрые изменения общественного и государственного равновесия».

Это был глас вопиющего в пустыне. Научные оценки казались плодом восторженного увлечения. Требования к правительству шли дальше того, на что правительство было способно, да и внушали опасения своим радикализмом: по существу, академик доказывал, что природа частнособственнического государства вступила в противоречие с коренными интересами науки. Нужна была революция, чтобы стали возможны настояния Вернадского, — и сразу после революции, по его же инициативе, новая власть взяла под свою руку организацию радиевой промышленности в стране. А Вернадский снова шел дальше, снова опережал свое время. В 1922 году, когда еще никто и не мечтал о контролируемом освобождении внутриядерной энергии, Вернадский предсказывал: «Недалеко время, когда человек получит в свои руки атомную энергию, такой источник силы, который даст ему возможность строить свою жизнь, как он захочет». И, рисуя перспективу грядущего благоденствия, дарованного прирученной энергией атома, он столь же пророчески предвидел и попытки поставить великие открытия на службу зла: «Сумеет ли человек воспользоваться этой силой, направить ее на добро, а не на самоуничтожение? Дорос ли он до умения использовать эту силу, которую неизбежно должна ему дать наука?» Это было сказано за тринадцать лет до грозного пророчества Жолио в его Нобелевской речи, за четырнадцать лет до доклада Жолио в Москве, так поразившего физиков. И Вернадский предупреждал с той же силой, что и Жолио: «Ученые не должны закрывать глаза на возможные последствия их научной работы. Они должны себя чувствовать ответственными за последствия своих открытий».

Вернадскому шел семидесятый год, когда нашли нейтрон. Многие крупные физики недоумевали, что делать с этой новообнаруженной частицей. А Вернадский отчетливо понимал, какие грандиозные возможности она таит в себе. Открывая в ноябре 1932 года в Радиевом институте первую всесоюзную конференцию по радиоактивности — прошло всего несколько месяцев со дня обнаружения нейтрона, — он возвестил, что теперь «можно говорить о вхождении в человеческую жизнь новой могучей формы энергии, энергии атомной, энергии ближайшего будущего, которая должна... заменить электрическое сродство». И конкретизировал: «Мы сейчас находимся на новом подъёме, этот подъем только что начинается: с одной стороны имеем открытие нейтрона, что приводит нас реально к вопросу о создании синтеза химических элементов, с другой стороны — те огромные новые пути, которые открываются в вопросе о ядре атома». И, с некоторой грустью вспоминая о малых материальных возможностях созданного и руководимого им Радиевого института, он выражает надежду, что взамен этого института, где до сих пор «свободно двигалась мысль и где были связаны руки», будет в скором времени создан могучий научный центр. Надежды осуществлялись медленней, чем мечталось, — мысль двигалась с прежней свободой, становилась все острей, а материальные возможности долго еще прибавлялись по капле.