Ты будешь жить

— Напрасно тратишь силы, — сказал осклабясь Рой, но было видно, что он взбешен. — Я тебя не кокну. Хочу, чтобы ты еще помучился. А станет невмоготу, валяй сам. Представляю, как это будет. Ты из тех убогих, у которых никогда ничего не получается. Будешь вешаться — лопнет веревка, попробуешь отравиться — вырвет, выбросишься в окно — попадешь на парусиновый тент, будешь стреляться — промахнешься. Советую комбинированный способ: принять снотворное в гараже и включить мотор. Ляжешь баиньки и не проснешься. Неплохо — снотворное, удавка и ток от сети. Некоторые предпочитают вскрыть вены в горячей ванне, но помни, у Сенеки это не получилось.

— Я запомню, — сказал Ник, чувствуя, как наваливаются усталость и духота, этот человек вытеснил из комнаты весь воздух. — А теперь тебе лучше уйти. Представление окончено. Или я все-таки попытаюсь тебя убить, ты выстрелишь, и кончилась игра.

— Ты прав. — Рой ловко выдернул из кресла свое длинное тело. — Не взыщи, если что не так.

— Бедный человек, — сказал Ник.

Но каким бедным человеком стал он сам, когда вернулся в спальню, увидел мертвую Катю и понял, что это навсегда.

А потом?.. Долгое неопрятное страдание, от которого он в короткий миг просветления попытался спрятаться в психиатрическую клинику. Он не ждал, что ему вернут душу с помощью электричества (он заразился от Роя цитатной болезнью) и шарлатанских пассов, но надеялся, что хотя бы снимут шок, лишивший его музыки, и «размочат» ссохшееся нутро. Не сняли, не размочили. Его держали в каком-то полусне на искусственном питании. Однажды он выплюнул таблетки, вернулся в явь и сбежал из клиники. Дома все пошло по-прежнему, но сегодня он совершил героический поступок: взял в рот и разжевал листик салата. Завтра он его проглотит. Послезавтра выпьет глоток бульона. Он научится есть, научится пить, прогонит эту отвратительную сушь и вступит вновь во владение своим телом. Так все и сталось…

Наступивший период жизни он сам называл «животное существование». Он ел, пил, спал, плавал в бассейне, делал по утрам зарядку и без устали накачивал мышцы, сам не зная зачем. Может, ему опостылел вид своего рано одряблевшего тела, мышечная слабость, боли в суставах. Отвратительная сухость, поразившая его глаза и гортань, прошла, осталась лишь непонятная ущербность слуха — музыка не вернулась.

Он работал на шведской стенке, со штангой, на специальном тренажере с отягощениями. Во время этих изнурительных упражнений мозг отключался, и будь воля Ника, он бы не включал его никогда. Но возвращалось сознание, с ним — память и лютая тоска. Ник совершал странные поступки: однажды собрал самым тщательным образом два дорожных чемодана, не забыв ни смокинга, ни костюма для гольфа, ни бритвенного прибора, ни туалетных принадлежностей, ни галстуков и шейных платков, ни обуви на любую погоду, ни рожка для одевания ботинок, ни медикаментов, даже приборчик от комаров положил. А собрав и затянув ремни, вдруг понял, что ехать ему некуда, потому что всюду потащится за ним его тоска. Но какой-то дорожный зуд остался — неясная надежда, что где-то есть заветное место, способное дать ему забытье. Он не знал, где оно находится, порой казалось, что совсем недалеко, он уже бывал там, не догадываясь о важности и спасительности для себя этого места, но сознательно отыскать его невозможно, надо угадать. Теперь он каждый вечер совершал длительные автомобильные поездки, без цели и выбора, по наитию сворачивая с дороги на дорогу; то кружа вокруг одной точки, то совершая дальние броски в неизвестную местность.

Это было хорошее отключение: следить за дорогой, обгонять попутные машины, разъезжаться со встречными, если он ехал не по магистрали; пускать дворники, чтобы расчищать лобовое стекло от трупов летучей нечисти; включать подфарники, когда воздух становился сумрачно-лилов, и — фары, когда вечер окончательно побеждал цепляющийся за облака закат; ловить в конус света зайца, улепетывающего во все лопатки прямо по лучу и бессильного свернуть в сторону, он выключал свет, и заяц мгновенно исчезал; порой о стекло разбивалась, впечатав в него слюдяную хрупь крылышек, большая стрекоза или белогрудая ласточка, это нельзя было предотвратить. Его опустевшая душа механически вбирала мелкие подробности жизни, которые прежде проскальзывали мимо внимания.

Когда же ночная тьма завладевала простором и он оставался в узком световом коридоре, проложенном сквозь непроглядную черноту, на душу наваливалось сиротство, хотелось скорее вернуться домой и оглушить себя снотворным.