Ты доиграешься, босс!

— Хорошо, обязательно поеду... но не сейчас, — из последних сил выдыхаю, роняя слезы ему на лицо.

— Я... люблю тебя, малышка… Прости, что так… — с облегчением испускает выдох.

Губы Даймонда застывают, рука безвольно падает на грудь, а веки наливаются свинцом.

Его тело обмякает, и кажется, становится килограмм на десять тяжелее.

Даймонд больше не дышит. Я не слышу его вздохов... Не могу прощупать пульс!

Он умер?

Он умер....

Умер прямо у меня на руках!

— Нет, Даймонд... прошу, нет.... — рву я глотку изо всех сил, но выходят из меня лишь болезненные хрипы.

Я прижимаю его голову к груди и целую в макушку, покачиваясь взад-вперёд. Сходя с ума от невыносимой боли, раздирающей душу в клочья...

— Я люблю... Люблю тебя... Очнись, пожалуйста... Люблю... я тебя люблю... Слышишь? Не смогу... не могу... не надо... нет... не уходи... с собой.... с собой забери... меня с собой забери, хорошо? — задыхаюсь от собственных всхлипов.

Я погибаю вместе с ним. Моё тело пока ещё живо, но душа уже умерла. Без него она мне не нужна.

Она вот-вот покинет меня вместе с верой в счастливую жизнь. Вместе с моим любимым.

Звук сирен скорой помощи не слышно совсем.

Может быть, из-за того, что в ушах гудит эхо собственных всхлипов, или по каким-то другим причинам.

Но всё же мне удается различить чьи-то уверенные шаги позади.

И стоит мне повернуть голову, как в глазах моих меркнет свет. Луна больше не отражается в дождевых лужах. Мрак и тишина.

Дышать становится невыносимо тяжело. Я вскрикиваю от резкой боли в шее, а после мир для меня перестаёт существовать.

С мыслью о Даймонде я отключаюсь и душа моя покидает тело.

Боли больше нет. Я не чувствую ничего кроме пустоты... Я и есть пустота... Одна пустота...

Глава 40. Ассоль

Что с Даймондом?

Это единственная мысль, волнующая меня.

Не могу открыть глаза. Я абсолютно ничего не соображаю.

В ушах так и звенит, в висках пульсирует от каждого вздоха, а в горле засуха. Нечем даже сглотнуть.

Пытаюсь подняться и осмотреться, но понимаю, что и пальцем пошевелить не в силах.

Тело онемело, кости ломит, а воображение по-прежнему играет со мной.

Мне кажется, что я всё ещё на заднем дворе клуба. А на своих коленях я ощущаю тяжесть и тепло Даймонда. Я чую его запах. Такой родной...

Страшный сон? Или я просто умерла?

— Помогите…, — сипло стону. — Кто-нибудь... На помощь…

— Ори сколько влезет! Тебя всё равно никто не услышит! — раздается где-то вдалеке и темнота снова уносит меня в неизвестность.

* * *

Что со мной происходит? Почему я не могу прийти в себя?

Мне что-то вкололи в шею...

Наконец, удается продрать глаза. Я вижу белые стены, бетонный пол и глухую железную дверь.

Комната крохотная. Без окон, но свет горит настолько яркий, что глаза режет и щиплет.

Кое-как привыкаю к слепящему свету. С усилием пытаюсь встать с грязного матраса, лежащего на полу.

Мне нужно дойти до двери...

С третьей попытки у меня получается подняться. Внутренние ощущения кажутся странными, словно я мертвецки пьяна.

На полусогнутых я подхожу к двери, а на ней нет ни ручки, ни замков, ни глазка.

Похищение?

Посмотрев по сторонам, я обнаруживаю в углу две тарелки с заветренной едой.

Сколько я здесь? Сутки? Двое? Больше?

— Эй... Выпустите меня... — кричу я надломленным голосом, колотя изо всех сил дверь.

Но сил во мне ровно столько же, сколько и объяснений всему происходящему.

Меня не слышат, а если и слышат, то им всё равно на меня.

В отчаянии я скатываюсь по стене на холодный пол и взвываю волком. И вдруг улавливаю звук чьих-то шагов по ту сторону двери.

— Кто вы? Зачем вы держите меня здесь?

Ответа не следует.

А спустя минуту в дверную щель просовывают листок бумаги, больше смахивающий на газетный.

Я подбираю его и разворачиваю.

«Известный в Лос-Анджелесе бизнесмен умер, не приходя в сознание. Врачи не смогли спасти ему жизнь. Похороны назначены на двадцать восьмое августа. Приносим родственникам и друзьям погибшего глубочайшие соболезнования».

А снизу размещена фотография Даймонда.

Это был не сон... Не сон!

Даймонда больше нет в живых.

Сердце моё сжимается от ужаса и перестаёт молотить по ребрам.

Снова я перестаю чувствовать всё, включая своё тело. Пальцы немеют и не слушаются меня. Газетный лист падает, а душераздирающий вскрик так и не может выйти из меня, застряв где-то глубоко в горле.

Нет! Я не могу! Я отказываюсь в это верить!

Проревев ещё неизвестно сколько времени, я вырубаюсь без сил.

* * *

Когда открываю глаза, на полу уже стоит свежая порция сосисок и яиц, но еда — это последнее, о чём я могу думать.

Хватаю тарелку, размахиваюсь ею и со всей дури швыряю в противоположную стену, не обращая внимание на отскакивающие осколки.

— Ублюдки! Покажитесь! Кто вы? Что вам от меня нужно? — отчаянно рычу я.

Слышу жужжащий звук откуда-то сверху. Подняв взгляд, я обнаруживаю камеру, оборудованную в углу под потолком.

— С-с-суки, — шиплю я.

Не придумав ничего лучше, я двигаю матрас к противоположной стене, складываю его пополам и поднимаю с пола самый большой осколок тарелки. Взобравшись на сложенный матрас, я наношу осколком точные удары по камере.