Ты должна это все забыть

Так что мне по пустякам не хотелось им лгать. Особенно там, где они могли это легко проверить. Но делать мне ничего не оставалось, как взять все на себя. Не доказывать же с пеной у рта, что Мария Степановна просто боится сказать правду. И тогда я им и говорю: "Насколько я знаю, я после допроса должна протокол подписать. Но в том виде, в котором он записан до сих пор, я его не подпишу. Дело в том, что я вам все наврала". Следователь аж со стула вскочил: "Вы отдаете себе отчет в своих действиях?! Я сию же секунду могу посадить вас за дачу ложных показаний. Камера уже давно скучает по вас!" А я, уже зная, что у меня пути назад нет, буквально заорала ему в лицо: "Я повторяю, что я этот протокол не подпишу. В нем сплошная ложь". "Что же вы хотите сообщить мне?" - спрашивает он. А я кричу: "Я сожгла скрипку! Я! Я! Просто, когда вы их начали так упорно искать, я побоялась в этом признаться! Так и записывайте". "Где же вы ее сожгли?" - спрашивает. "У себя дома, говорю. - А где же еще". А он смотрит на меня и произносит, очень четко выговаривая каждое слово: " Я перепишу этот протокол. Но учтите, если выяснится, что и в этот раз вы мне морочите голову, будете отдыхать рядом со своей матерью". А я почти криком кричу, что, мол, много раз я их обманывала, но вот именно сейчас чистую правду говорю.

И уже сама даже начинаю верить, что это я ее сожгла. Всю картину сожжения мгновенно даже перед собой нарисовала для своей же собственной убедительности. Успокаивало меня только то, что они ее все равно никогда не найдут. Короче говоря, подписываю протокол о том, что я скрипку сожгла, прибегаю домой и лихорадочно начинаю жечь в ведре какую-то деревяшку, игрушку Анрюшину. Ведро это, понятно, не мою. И понимаю в душе, что если они сделают экспертизу, то тут же меня и разоблачат. Но напряжение настолько велико, что сидеть сложа руки невозможно. К счастью моему, обыска по поводу скрипки у меня не было.

Через несколько дней меня снова Новиков на допрос вызывает и среди прочего говорит: "Ну, что ж, Елена Марковна, я допускаю, что вы отдали нам все скрипки. И поверьте мне, что пока бы я их не получил, легко бы вам не было. Завтра мы уезжаем в Москву и будет у меня чем порадовать вашу маму". У меня аж в глазах потемнело, как я представила себе маму, из которой они сначала вытянут жилы, добиваясь сказать, где и сколько у нас было скрипок, а потом, когда она будет совсем обессилена, с улыбочкой ей их покажут.

Меня вообще все время преследовали картины маминых допросов, и ночью я не могла заснуть, все время о ней думала и знала, что она тоже не спит.

День пролетел,как угар

Ночь на смену пришла.

А в сердце моем пожар,

Сгорает оно дотла.

Челюсть до боли свело,

Звенит, звенит слеза.

А сон, как рукой, сняло,

Хоть выколи к черту глаза.

Я знаю, ты тоже не спишь,

Ты думаешь обо мне.

Не спишь, и молчишь, и молчишь...

С тобой говорим лишь во сне.

Но сон, как рукой, сняло,

Хоть выколи к черту глаза.

И челюсть до боли свело.

Звенит, звенит слеза...

Ночей я боялась ужасно, да и днем не намного легче было. Ходила по улицам бесцельно, просто чтобы отвлечься от своих мыслей. Смотрела на людей и думала, как они могут смеяться, ходить в кино, покупать какие-то вещи? Мне казалось, что все должно замереть от горя. Я, знаете, через две недели после ареста мамы взглянула на себя в зеркало и ужаснулась - я стала совсем седая. В тридцать три года.

Итак, возвращаюсь я домой после этого допроса и вдруг Вера Михайловна, няня Андрюшина, которая осталась помогать мне время от времени без всяких денег - дело в том, что ее мужа в тридцать девятом году арестовали, и больше она его никогда не видела, так она очень сочувствовала мне и понимала мое состояние - так вот, Вера Михайловна вдруг говорит мне: "Леночка, вам звонил какой-то ваш приятель, он попросил меня записать номера камер хранения на Московском вокзале, куда он свез какие-то вещи". Можете себе представить, что я почувствовала? Я-то прекрасно понимала, что наш телефон прослушивается. Мне в тот момент захотелось завыть, исчезнуть, мне хотелось проснуться и убедиться, что это сон.

В ту минуту я поняла, что это конец. Я поняла, что завтра утром ко мне придут. Но у меня еще вдруг появилась надежда, что если я рано утром поеду на этот вокзал, я их опережу. Собственно, мысль такая появилась у меня на рассвете, в пять часов утра, и я вскочила и начала судорожно одеваться. А четверть шестого раздается звонок в дверь. Входят следователь и два оперативника. Новиков ко мне обращается, можно сказать, прямо в дверях: "Ну, Елена Марковна, мы видим, что вы уже готовы". Я отвечаю: "Я, к сожалению, уже несколько месяцев, как готова. И со дня на день вас жду и не раздеваюсь". А Новиков говорит: "Вот и хорошо. Вот и скажите своему ребенку, - а Андрей проснулся от звонка, увидел чужих людей и заплакал, - чтобы он успокоился. Если вы не вернетесь, его воспитает другая мама. Он один не останется. Государство у нас гуманное и позаботится о нем".