Ты его не знаешь

Я бы выбрала одну среду в декабре 1989 года. Снова и снова взвешивая все детали, я выбираю именно этот день, который стал точкой отсчета для всех последующих событий, с него я начала делить свою жизнь на две части: годы, прожитые с Лилой, — и без нее.

В то утро я сидела на кухне, слушала по радио Джимми Клиффа[4] и поджидала, когда закипит кофе. Наши родители уже ушли на работу. Сверху спустилась Лила в черной блузке с рюшками, в зеленой вельветовой юбке и кедах. Глаза у нее были красными. Она плакала! Это меня ошарашило. Я и не помнила, когда в последний раз видела слезы Лилы.

— Что случилось?

— Ничего. Неделя тяжелая, — небрежно отмахнулась она. На пальце блеснуло кольцо, которого я раньше не видела, — такое тоненькое, золотое, с черным камушком.

— Потанцуем! — Мне хотелось ее развеселить. Я схватила сестру за руку, попробовала закружить, но Лила вырвалась.

Запищала кофеварка. Я выключила радио и налила Лиле кофе.

— Ты из-за него? — спросила я.

— Из-за кого?

— Из-за него, да? Ну скажи, скажи! Из-за него?

В кухонное окно Лила разглядывала ветку, которую еще на прошлой неделе грозой занесло к нам на крыльцо. Только позже, воспроизводя в памяти события тех дней, я подивилась — почему никто из нас не побеспокоился убрать с крыльца упавшую ветку?

— И давно она тут валяется? — поинтересовалась Лила.

— Да порядком уже.

— Надо бы убрать.

— Надо бы.

И ни одна из нас не двинулась с места.

— Как его зовут? — спросила я наконец. — А то у меня есть знакомые ребята-баскетболисты. Они живо начистят ему рожу.

От шутки здесь была ровно половина.

Лила не ответила, будто вообще меня не слышала. Но я уже давно научилась не обижаться на ее молчание. Однажды в ответ на мой укор, что она совсем не обращает на меня внимания, Лила объяснила: «Понимаешь, это как будто я брожу по дому, захожу в комнату, и дверь за мной закрывается. Я включаюсь в то, что происходит в этой комнате, а все остальное для меня как бы исчезает».

Я потянулась через стол и тронула Лилу за руку, призывая ее вернуться.

— Красивое колечко. С опалом?

Она поспешно сунула руку в карман.

— Так, побрякушка.

— Где взяла?

Она пожала плечами:

— Даже не помню…

Лила никогда не покупала себе украшений. Кольцо, надо полагать, было подарком от него. Лила и романтические отношения — это что-то новенькое! За все школьные и институтские годы у нее было не больше полудюжины свиданий. Мама любила повторять, что ребятам, дескать, ума не хватает по достоинству оценить девочку с таким исключительным интеллектом. Но тут, по-моему, мама в корне ошибалась. Пацаны-то как раз интересовались Лилой, это ей они на фиг не были нужны.

Когда я перешла в старшие классы, Лила заканчивала школу. Видела я, как парни на нее пялятся. Трепались они со мной, меня звали на вечеринки и на свидания; меня, веселую и бесшабашную сестрицу, которую всегда можно подговорить смотаться на пикничок или отколоть изощренную шутку над учителями. Но Лила не была невидимкой, отнюдь. Длинные темные волосы, извечная замкнутость, странноватое чувство юмора, страсть к математике — думаю, мальчишки попросту робели. Когда Лила в диковинных нарядах, которые сама себе шила на стареньком мамином «Зингере», в одиночестве шагала по коридору, уйдя с головой в собственные мысли, она, должно быть, казалась неприступной как крепость. Хотя мальчишки с ней и не заговаривали, было ясно как апельсин, что ее замечают. Я внушала симпатию, а в Лиле была тайна.

Даже после окончания калифорнийского университета Беркли, уже работая над кандидатской диссертацией по классической математике в Стэнфорде, Лила по-прежнему жила в своей детской спальне, почти каждый вечер ужинала дома, а по выходным смотрела с мамой и папой взятые напрокат фильмы. Тем временем я развлекалась где-нибудь с друзьями. Правда, некоторое время спустя Лила стала по вечерам уходить из дому. Возвращалась за полночь, с улыбкой на лице. Я пыталась выведать, с кем она встречается, но Лила отмахивалась: «Просто знакомый».

Мама тоже пришла в восторг от того, что наша Лила, быть может, бегает на свидания.

— Не хочу, чтобы она прожила жизнь одна-одинешенька, — не раз говорила мама.

А я вот подозревала, что Лила воспринимает одиночество не совсем так, как большинство людей. В голове у нее крутилось столько мыслей, что в приятелях не было нужды. Хотя мы с ней могли часами шептаться в темноте, я знала, что ей и одной не будет скучно: возьмет карандаш и примется за какую-нибудь зубодробительную математическую задачку. Я тогда думала, что для других девочек иметь сестру — все равно что стоять перед мутноватым зеркалом и видеть в нем свое собственное прошлое, саму себя, только с вариациями. Но мы с Лилой, несмотря на физическое сходство, были настолько разными, что не родись мы в одной семье, вряд ли подружились бы.

Лила допила кофе, взяла из вазы на столе яблоко, подхватила рюкзак.

— Передай маме, что я сегодня буду поздно.

— Во сколько?

— Поздно.

— Кто бы он ни был, — заметила я, — не очень-то с ним миндальничай. Пусть не воображает, что он главный.

Ее губы тронула улыбка:

— Это правило?

— Наиважнейшее!