Ты его не знаешь

Он все-таки встал, распахнул руки и наклонился вперед. Сообразив, что он собирается меня обнять, я отшатнулась. Торп уронил руки, бросил взгляд на выстроившихся за мной нетерпеливых поклонниц и снова сел.

— Подумать только, это ты! Ужасно рад тебя видеть. — Он помолчал. — Надо же, ты совсем не изменилась.

Южный выговор практически испарился. На какой-то миг передо мной возник прежний Торп — тот, с которым я водила дружбу до того, как началась кошмарная история с книгой.

Дама в желтом костюме потянула Торпа за рукав:

— Мистер Торп, зал в нашем распоряжении только до часу.

— Да-да, конечно, — кивнул он, взяв себя в руки.

Он снова наклонился ко мне, словно хотел сказать что-то по секрету, хотя дама в желтом и вся очередь явно навострили уши.

— Слушай, я отсюда сразу в аэропорт — лечу в Нью-Йорк, но дня через два возвращаюсь. Позвони мне. — Он черкнул в книге номер. — Нет, лучше зайди. Нам надо столько наверстать.

Он уже строчил адрес.

— Приходи в любое время. Я серьезно…

Я подбирала слова для ответа, а дама в желтом, подхватив меня под локоток, уже тащила к выходу.

— Погодите. — Торп вышел из-за стола. — Поедем со мной в аэропорт. За обратную дорогу я заплачу.

Мне было не по себе рядом с ним в переполненном зале. А каково будет бок о бок в тесном такси?

— Мне надо на работу, — сказала я.

— Ты придешь ко мне?

— Не знаю.

— Придешь, — уверенным, окрепшим голосом заявил он. — Я возвращаюсь во вторник.

И вот я стою перед рестораном, в грохоте уличного движения, с последним шедевром Торпа в руках, а в душе — с теми же чувствами, что и много лет тому назад, когда он звал меня в тумане на берегу океана, только что объявив: он опубликует книгу, несмотря ни на что. И тогда, как и сейчас, последнее слово осталось за ним. Талант у Торпа такой — каждую свою историю, каждый разговор, в котором принимает участие, заканчивать на своих условиях.

Восемнадцать

«Каждое событие человеческой жизни, — повторял Торп, — имеет свою историю. Для каждого чувства, для каждой тайны, для каждой временной точки прошлого имеется свое повествование, цель которого — растолковать суть».

Само собой разумеется, есть своя история и у кофе. Мне поведал ее Генри, на втором свидании. Мы всего несколько дней как познакомились в конторе нашей кофейной компании, куда Генри недавно устроился на работу в отдел продаж. А начинал он складским рабочим в «Валлийском кофе» в Сан-Матео, еще школьником. В Сан-Франциско он почти все свободное время отдавал защите фермерских интересов. В те времена среди городской молодежи развелось столько до неприличия богатых парней, что встретить кого-то, кто откровенно плевал на финансовую выгоду, — по крайней мере, на свою собственную, — было сродни чуду.

Историю кофе Генри рассказывал не за чашкой кофе, а за кружкой пива в «Клубе 500». Он был знатоком и ценителем высокой кухни, раз в год раскошеливался на обед в ресторане «Chez Panisse»[32] и при этом питал слабость к дешевым пивнушкам. Потом он признался, что визит в «Клуб 500» был своего рода испытанием.

— Если б ты стала фыркать на красные виниловые кабинки и бильярдный стол, — сказал Генри, — значит, ты не для меня.

Но меня слишком занимал сам Генри, чтобы обращать внимание на декор. При росте в 178 сантиметров он держался гораздо увереннее многих более высоких мужчин. У него были рыжеватые волосы, голубые как небо и такие же прозрачные глаза и молочно-белая кожа, которая на солнце моментально обгорала. Из-за добродушной, кривоватой улыбки Генри казался застенчивее, чем был на самом деле. Он редко надевал что-нибудь кроме джинсов и темных свитеров, но обувь подчас выбирал рискованную. В день нашего знакомства на нем была пара башмаков из чего-то глянцево-черного, смахивающего на конский волос. Он так их и назвал: «мои конские бутсы», а уж потом заверил, что при их изготовлении не пострадала ни одна лошадь. На людях Генри изъяснялся приятно звучным голосом, притягивавшим к нему внимание, а наедине со мной говорил так тихо, что приходилось переспрашивать.

— История эта начинается в Абиссинии, в девятом веке, — говорил Генри. На столике между нами стояли два пива. Чтобы лучше слышать, я подалась вперед. — И начинается она с молодого козопаса по имени Кальди и его коз, которые однажды вечерком взбунтовались и отказались идти за пастухом домой. Их, видишь ли, крайне заинтересовала новая находка — дерево с темными блестящими листьями и красными ягодами. Кальди никогда еще не видал такого дерева. Битый час козы не могли оторваться от дерева — все ели, ели. Насилу Кальди уговорил их спуститься с горы.

Увлекшись, Генри принимался жестикулировать. Работа у него была чистая, бумажная, а ладони — грубые, мозолистые, как у какого-нибудь работяги. Позже я узнала, что он подрабатывал грузчиком — копил деньги на собственное дело.