Ты его не знаешь

Я осталась стоять, разглядывая стол, заваленный бумагами и записками. Возле клавиатуры лежал карандашный набросок — рисунок моего прежнего дома. На окне второго этажа висела кормушка в виде викторианского домика.

— Послушай, — заговорил Торп, — что мне сделать, чтобы загладить свою вину? Какими словами вымолить прощение, чтобы мы снова стали друзьями?

От него несло как от пепельницы. Бедолага. Я знала, какие усилия он прилагал, чтобы расстаться с вредной привычкой. А если бы мне врачи велели отказаться от кофе? Да ни за что на свете!

— Вы ошиблись насчет Билли Будро, — сказала я.

Торп вздернул бровь. Сегодня он выглядел каким-то заросшим — щетина на щеках, на макушке, даже брови взъерошены. И погрузневшим с последней нашей встречи.

Его губы тронула усмешка.

— Это как?

— Он мог бы стать замечательным героем книги.

— Ты с ним встречалась? — с легким удивлением спросил Торп.

— Встречалась.

Я не стала объяснять, что с тех пор минуло больше двадцати лет. И что Билли уже давно покончил с собой. Я вообще ничего не собиралась ему объяснять. Я разглядела название его новой книги: «Музыка и безумие. Неавторизованная биография Билли Будро». К Торпу я ехала с твердым намерением обвинить его во лжи, хотя сама еще толком не знала, что скажу. Но теперь до меня дошло, что мною двигало. Я здесь для того, чтобы доказать самой себе: на этот раз — победа за мной. Он ничего от меня не узнает — ни кто убил Лилу, ни почему. Преподнести ему на блюдечке такую информацию? Не заслужил. Прочтет как все остальные. Я знаю, кто сумеет распорядиться этой историей лучше прочих.

— Непременно следовало включить его в книгу, — сказала я. — И Стива Стрэчмена тоже. И дворника, Джеймса Уилера. И Дона Кэрролла. Всех.

— Отвлекающий маневр, — отозвался Торп и снова усмехнулся, выжидающе глядя на меня. — Отвлекающий маневр, верно?

— Может, и так, но каждому из них, если приглядеться, стоило посвятить по главе. Мне сегодня пришло на память то, что вы как-то раз сказали, когда мы в институте проходили «Брайтонский леденец».

— Гм-м?

— Мы обсуждали Пинки, золотые короны на красных креслах у него в гостинице. Кто-то поднял руку и спросил: «Зачем Грэм Грин тратит столько времени на Пинки, он же второстепенный герой?» А вы ответили: чтобы написать по-настоящему хорошую книгу, мало развивать образы главных героев. Следует хорошенько прописать и второстепенные. Когда читатель закроет книгу, в его памяти должны остаться не только главный положительный герой и главный отрицательный герой. Читатель должен запомнить каждого, кто хоть раз появился на страницах.

Торп озадаченно поскреб макушку.

— Я так сказал?

— Дословно: «Такова сама жизнь. В ней важны не только главные действующие лица и крупные события, но все, всё и вся».

— Да-да, — кивнул Торп, — что-то такое припоминаю.

— Вы и сейчас в этом убеждены?

— Не думаю, чтобы я вообще когда-нибудь был в этом убежден. Вероятно, ляпнул, чтобы заполнить паузу.

— Ну а я по дороге сюда размышляла о ваших словах. Если для книг они, возможно, и справедливы, то для жизни — нет. Взять меня — скоро сорок стукнет, а я по пальцам могу сосчитать людей, которые имеют для меня значение.

— И кто же они? — осведомился Торп.

— Лила, разумеется. Родители. Питер Мак-Коннел. Генри. — Я помедлила. — Вы.

— Я?

— Мне было всего двадцать, когда я прочла вашу книгу. И поверила каждому слову. Вы написали историю моей жизни, а я ведь даже еще не начинала жить. Вы сказали, что у меня нет цели, но как вы могли судить? Я была еще так молода, а вас считала умным, всезнающим. Вы изучали меня внимательно, как никто другой, и с каким живым интересом! Вы заглянули мне в душу и поняли, лучше чем кто-либо, какая я на самом деле, — так я думала. Не слишком умно с моей стороны. Да, я виновата наравне с вами — или даже больше, — что превратилась в девушку из вашей книги.

— А еще я писал, что ты умница. — заметил Торп, — и красавица. И что ты пылкая натура.

— Не помню такого.

— Писал, писал.

— Вы называли Лилу «хорошей дочерью».

— Верно, но я же не называл тебя плохой дочерью.

— А в этом нужды не было.

Торп глянул на настенные часы и обернулся к окну. Я проследила за его взглядом. Мгновение спустя в окне моей прежней спальни промелькнула чья-то тень. Опустилась штора, погас свет.

Торп встал, щелкнул выключателем на стене, и комнату залил свет.

— Прости, — сказал он, оглянувшись на меня.

— Что?

— Она опускает штору и выключает свет всегда в одно и то же время. В двенадцать сорок пять. Хоть часы проверяй. И тогда я включаю у себя свет. Игра такая. Мне нравится думать, что она замечает, как у меня зажигается свет, — словно мы с ней исполняем некий танец, этакое беззвучное общение. А поднимается штора каждое утро в пять минут восьмого. Кроме воскресений. По воскресеньям она отодвигает штору в половине седьмого, в четверть восьмого выходит из дома и отправляется в собор Святого Павла. По будням она одевается стильно: облегающие черные платья, черные сапоги, элегантные шарфы. А по воскресеньям, к мессе, напяливает мешковатое желтое пальто. Каждое воскресенье без исключений, независимо от погоды.