Ты и я

Ник оттолкнул ее от себя. При слабом свете высоких уличных фонарей, колеблемых ветром, она увидела его побледневшее лицо с закрытыми глазами и судорожно сжатые руки.

Она зашептала:

— Ник… любимый… любимый мой… О, что с тобой? Что я наделала? Почему ты больше не целуешь меня? Не любишь? Значит, правда, не любишь?

Миг один, и она уже была подле него на диване; стоя на коленях, обхватила его голову и прижала ее к своей груди.

— Скажи… скажи мне…

Она спустилась ниже, приникла щекой к его щеке, всем хрупким телом угнездилась в его объятиях, — и бурные, весенние полые воды страсти захлестнули их обоих, сметая все плотины принятых решений и дорого дающегося Нику самообладания.

— Люблю тебя… люблю тебя… люблю тебя… — шептал голос Тото, тонкие белые руки крепче сжимали его, и пылающие уста вдруг снова прильнули к его устам…

Позже он стоял подле нее на коленях; слов не было произнесено; только ручки Тото, свежие ручки нежно гладили его по лицу.

Тишину нарушало время от времени завывание автомобильных сирен, которые в Париже звучат как-то особенно. Ник ближе придвинулся к Тото и опустил голову ей на грудь, а Тото обвила его голову руками и крепче прижала к себе.

Бесконечная нежность, сказавшаяся в этом движении, потрясла Ника сильнее, чем что бы то ни было в его жизни, с самого детства.

Он заговорил громким шепотом, поднимая к ней лицо:

— Любовь моя, моя крошечная девочка, что я сделал с тобой… что сделал?

И услышал… услышал бы даже, если бы Тото говорила совсем невнятно:

— Сделал? Ты только любил меня. О, милый, милый, разве ты не хотел этого?

Он поднял голову и, несмотря на полумрак, Тото прочла в его взгляде отчаяние.

— Хотел ли я? Нет в мире человека, который в такую минуту не был бы полон тобой. Но я должен был беречь тебя. Я несвободен, а ты совсем-совсем одна. Боже, ты представить себе не можешь, до чего мне мучительно стыдно!

Тото отстранила его и поднялась; ее голос доходил до него словно издали, очень слабый, надломленный:

— Я… я думала, это победный час нашей любви. Я не могла предположить, не ожидала, что ты… так это воспримешь. Я думала… я верила, что, когда люди любят так, как мы любим, они и чувствуют все заодно, так связывает их любовь. Ты все… все испортил. Мне казалось, будто весь мир куда-то провалился… остались только мы одни. Ты и я… Ты и я одни… Не могу больше… ты любил меня так… ты не чувствовал… как я… будто всю жизнь я только и ждала соединения с тобой… будто сейчас все счастье, вся радость мира осенила меня… Ты ничего, ничего этого не чувствовал. Я ухожу. Тебе стыдно за меня. Ты это сказал… сказанного не вернешь.

Она старалась оттолкнуть его, но его руки только крепче обнимали ее, — чем больше она вырывалась, чем больше протестовала. Он заговорил гневно, задыхаясь:

— Я стыжусь тебя? Стыжусь нашей любви?.. О Боже, да ты сама не понимаешь, что говоришь! Стыжусь! Не хотел тебя! Как ты полагаешь, что чувствует мужчина, когда он безумно влюблен в женщину? Я хотел тебя до того, что с ума сходил. Я давно уже знал, что мне нельзя встречаться с тобой. И с первого раза понял, что ни за что от тебя не откажусь. И теперь…

— И теперь… — встрепенулась Тото, поднимая к нему свое личико. — О, скажи мне…

— Теперь ты ведь вся моя… вся?

Пробили часы. Он отшатнулся, потом неожиданно схватил Тото за плечи, сжимая их как в тисках.

— Видишь, уже полночь. Поздно сговариваться с кем-нибудь. Все твои вещи здесь. Ты оставайся, я уйду.

Тото коротко рассмеялась:

— О нет, мы останемся.

Ник так неожиданно отпустил ее, что она зашаталась.

— О, в чем дело, отчего ты опять переменился?

Он сказал странным сдавленным голосом:

— Я борюсь с самим собой, рада тебя.

— Ты борешься и со мной, — с деланной веселостью промолвила Тото.

Он ближе придвинулся к ней.

— Послушай. Сегодня — равносильно навсегда. Пойми хорошенько. Другого исхода нет. Пройдет несколько месяцев, пока мы сможем обвенчаться. А живя общей жизнью, мы будем подвергаться осуждению. Осуждать будут тебя: свет так устроен, что винят всегда женщину, хотя виноват обычно мужчина. Мы будем счастливы, я знаю, но будем ли мы настолько счастливы, что это вознаградит тебя за все? Подумай об этом. Я сделаю все, что ты пожелаешь. Мы будем жить, где ты захочешь… Я возьму отпуск, и мы уедем, постранствуем. — Вопреки его желанию тон его стал молящим, горячая любовь и тревога звучали в нем.

Тото мягко сказала:

— Зажги свет, Ник.

Он повиновался, удивленный, слегка озадаченный.

— Посмотри мне в глаза… Милый, то, что ты говорил сейчас, говорилось по чувству долга. Ник, свет не существует для меня помимо тебя. Жизнь моя принадлежит тебе. Я не в силах переносить эти препирательства, когда все сводится к одному. Не будем спорить больше. Мы принадлежим друг другу — в этом все, будем же счастливы.

Она смотрела на него улыбающимися и в то же время грустными глазами. Он вдруг привлек ее к себе и стал осыпать поцелуями — ребяческими, торопливыми, крепкими поцелуями, между поцелуями невнятно повторяя: "Прости, прости меня!"

Тото первая слегка оттолкнула его и вернула к счастливой действительности, заявив:

— Ник, знаешь, я голодна!