Ты и я

Все ее книги — почти все — в изумрудно-зеленых кожаных переплетах (ведь у Тото глаза зеленые) и с вклеенными экслибрисами по рисунку Карди: бэби с гарденией в руках, величиной с нее самое: "Эта книга принадлежит Гардении Гревилль", — и фотографии Карди, самая давняя и самая последняя, в двойной рамке: на одной он изображен был двадцатилетним юношей, с волосами совсем гладко зачесанными, в забавном милом костюме: высокий, наглухо застегнутый стоечкой воротник и пресмешной галстук и сюртук с крошечными лацканами; на другой, работы Бертрана Пэркса, дэдди смотрел прямо в глаза, большеголовый, совсем как живой.

Тото взяла фотографию в руки, поднесла ее близко к лицу, потом медленно подошла к кровати и опустилась на колени, прижимая карточку к щеке.

Она молила, как ребенок:

— О, пожалуйста, пожалуйста, не надо этого. Пусть дэдди вернется совсем такой, как раньше. Он всегда был моим. Я буду хорошая. Только бы этого не случилось… Ведь, право, нет ничего дурного в том, что мне нужен мой дэдди, у меня никого нет, кроме него. Все будет по-другому, если он опять женится… да, все, это, не воображение… о, пожалуйста, не надо…

Кто-то постучался в дверь. Голос Скуик. Тото очнулась, поднялась с колен и тут только заметила, что папироса загорелась у нее в руке. Она взглянула на обожженный палец, подошла к двери и отперла ее.

— Крошка моя, в чем дело? Что такое? И запах гари?.. Откуда?.. Ах, как сильно пахнет, наверняка тут сейчас вспыхнет что-нибудь.

— Я обожгла немножко палец, — спокойно сказала Тото, — вот и все.

Скуик стояла перед ней, переводя взгляд с ее лица на фотографию, которую она все еще прижимала к груди.

И вдруг самообладание покинуло Тото; она перестала владеть собой и, ухватившись за Скуик, прижавшись головой к ее груди, заплакала навзрыд.

— Ну, полно, — шептала успокаивающе Скуик, — полно, полно, — мягкая рука нежно гладила вздрагивавшие от рыданий плечи Тото.

Но и у Скуик в душе царило отчаяние; конец и ее счастью, думала она, при матери Тото не понадобится, конечно, дуэнья.

Скуик думала о крошечной квартирке, которой ей — пожалуй, не без натяжки — удастся обзавестись: можно будет поискать уроков французского языка — немецкому сейчас никто не хочет учиться — или… не лучше ли поступить экономкой? Не все ли равно? Не все ли равно: она потеряет Тото, а в Тото — все счастье ее жизни.

Она вспомнила, что ей уже пятьдесят лет, много лет уж она перестала придавать значение возрасту, а теперь это становилось пугающе важным.

— Полвека! — дразнила ее Тото. — Полсотни!.. — и поцеловала ее пятьдесят раз в день ее рождения. Было устроено небольшое празднество. Карди подарил ей чудесное пальто (которое Скуик переделала так, что автор модели ни за что не узнал бы его), а Тото прибежала перед завтраком в спальню Скуик, таща свой портрет пастелью работы знаменитого австрийского художника, портрет, о котором Скуик давно мечтала в глубине души.

Всему этому, да и другим, более материальным удобствам жизни сейчас конец; комфорту больших отелей и квартир, отсутствию мелочных забот, тревоги за завтрашний день — всему конец. Впереди квартира в три комнаты где-нибудь на окраине города и ученики по столько-то за урок — не очень много, ибо у Скуик не было таких данных, чтобы она могла предъявлять высокие требования, — больше ничего.

Тото подняла головку, и Скуик забыла о своей тревоге, стараясь рассеять тревогу Тото.

Она стала мягко уговаривать ее:

— Знаешь, крошка, ведь это все глупости. Мы ничего не знаем о твоей маме. По всей вероятности, она очень скрасит тебе жизнь. Будет тебе подругой. Как часто я думала, что моей маленькой недостает сверстниц. Конечно, сверстницей твоя мама не может быть для тебя, но она молода… Будем надеяться, что ты будешь счастлива с ней, будем надеяться…

Тото крепко стиснула ей руку.

— Скуик, ты сама этому не веришь. Говоришь только, чтобы успокоить меня. Какая бы она ни была, моя мать, — конец моей жизни с дэдди, всему тому хорошему, что было у нас с ним. Я это знаю наверное. Нечего говорить, что я создаю себе всякие ужасы в воображении, что надо подождать. В глубине души я знаю, что все кончено. Я знаю, кажется, с той ночи, когда дэдди уехал, забыв попрощаться со мной; но тогда мне в голову не приходило, что он может снова жениться на моей матери.

Она отпустила руку Скуик и поднялась. Остановилась у зеркала и посмотрела на себя очень усталыми заплаканными глазами.

— Все-таки я была счастлива одиннадцать лет!

Много-много позже Скуик пришло в голову, что это были первые слова, какие она услыхала от "взрослой" Тото.

Глава V

Прошло ровно шесть недель с того дня, как они встретились вновь, и Карди и Верона обвенчались в Париже.

После того как был выдвинут и отвергнут целый ряд проектов и была послана Тото куча противоречивых телеграмм — о том, чтобы она встретила их в Париже, чтобы ждала в Гамбурге, чтобы ехала в Норвегию, — Верона неожиданно предложила Карди телеграфировать, что они будут в Копенгагене в ближайшее воскресенье.

— Терпеть не могу воскресений, — пояснила она, — проводить их в дороге куда приятнее!