Ты идешь по ковру. Две повести

Кажется, я к нему почти привыкла. Иногда по ночам я просыпаюсь и слушаю, как он дышит, как поскуливает и как будто причмокивает во сне. Странно, никогда не думала, что собаки могут чмокать. Однажды мне показалось, что он перестал дышать. Не слышу его дыхания, и всё тут. Зато слышу очень громкое мурлыканье нашей Чешки. Она всё время мечтает о котятах, рожает их по два раза в год, а нам с мамой приходится носить мелких царапычей на рынок, продавать. Иногда по три раза рожает. Я пригляделась, смотрю, она его облизывает, как котёнка. Ничего себе, нашла дитятю. Может, это ей щенка принесли? Она, может быть, с ним и гулять будет, и командам его научит? Я даже спать расхотела от этих мыслей. А потом думаю: да и ладно, пусть воспитывает, учит, водит гулять. Мне-то что? Хлопот меньше, Интернета больше. И заснула.

А утром Чешка, как ни в чём не бывало, ходит, трётся о ноги, молока просит.

— Ладно уж, пей, Сандалетина, помни мою доброту, — я сказала и налила ей молоко и ещё дала шкурку от своей сардельки. — И воспитывай мелкого, может, хоть ты ему внушишь, что в туалет надо ходить в одно какое-нибудь место. В одно, а не в несколько!

А кошка мурлычет себе, ничего не понимает. Эх ты, самой придётся разбираться.

И что? Вечером, когда пришла с тренировки, я обнаружила, что щенок теперь, натурально, пускает лужи и делает свои кучки в одном и том же месте — у меня на тетрадке по химии. Видимо, я её случайно на пол уронила, и она стала жертвой вероломства. Очень хотелось поругать этого Спальника, а толку? Тем более сама просила Чешку научить щенка, не думала, кстати, что кошка у нас такая понятливая. Сначала я расстроилась, но не очень сильно. Всё равно у нас ещё мало уроков было, я у Наташки всё перепишу за три перемены, может, и пойму чего. Как-то не очень мне этот предмет понравился, надо сказать; только начался в этом году, а уже чувствую: не понимаю. Ничего в нём не понимаю. В комнату зашёл отец, увидел, как я тетрадку убираю.

— Это что? — спрашивает, а я по голосу слышу: настроение у него скверное, хуже бывает, конечно, но мне и этого хватит.

— Туалет Спальника. Его Чешка научила.

— Нет, вот это что? Где у него туалет.

— Химия это, — говорю, — тетрадка.

— Та-ак… — протянул отец. Довольно зловеще у него это получилось. — Химия. Считаю до трёх. Раз.

И вышел. Ничего хорошего это его «считаю до трёх» не предвещало. Временами он вспоминает, что нас нужно воспитывать, и считает за каждым провинности. Даже за мамой. А потом ставит в угол или придумывает ещё какую-нибудь глупость. Ну, с мамой не так просто, конечно, да и из нас никто в угол не попадает, но скандал обычно получается грандиозный. Отец орёт, я ору и бегаю от него по всему дому, мама орёт и машет то на меня, то на него руками. Если дома Петька или Ладка — они орут о том, что хотели бы тишины в родном доме. Словом, мы все орём. И это у нас очень ладно получается, дружно. Так что если отец открыл счёт, то ничего хорошего ждать не приходится.

Выкинула я эту тетрадку, а на то место постелила газету — рядом со столом, но ничего, буду помнить, где мина. На следующий день смотрю: снова всё в одном месте, можно по комнате без тапок спокойно ходить. Как это Чешке удалось его так быстро приучить? Хорошая кошка. И щенок, кажется, не такой уж плохой. Вон уши у него как подросли, до пола достают, лапы-то пока не очень вытянулись. На спине шерсть порыжела слегка. Не такой уж он Белоснежка, наш Спальник. Не такая уж. Не такой. Как тут правильно, а?

4

Пошли дожди, и дорогу через гаражи так развезло, даже не верится, что когда-то тут можно было пройти и проехать. Не зря это место называется Автодром, тут даже опытные водители чувствуют себя учениками. Мама принесла мне резиновые сапоги в «Зарю», спорткомплекс, там скалодром у нас. Здорово, конечно, но сюда она пришла зря. То есть хорошо, но веселковские девчонки мне теперь точно проходу не дадут. И так на каждой тренировке вопят, будто у меня карабин неправильный, с автоматической муфтой. Или я плохо касаюсь флажка на финише, не касаюсь вовсе. Или смеются над моей тренировочной обувью. У них-то у всех уже фирменные скальные туфли давно куплены, они в них ползают. А у меня самоделка: носки у галош наждаком заострены, задняя стенка и подошва на пятке подрезаны, сзади сделаны прорези, в них вставлена тесёмка. Эту тесёмку я вокруг ноги обматываю, завязываю, чтобы галоши не свалились. Лёгкая и удобная обувь, ничего против не имею, это мне Борисыч сам сделал. Он сказал, немного растягивая слова, это всегда у него так:

— Са-амое удо-обное — вот тебе! Тепе-ерь таких не найдёшь. А у меня — запасы!

Это правда: когда мне стали эти туфельки малы, я все магазины обошла, а таких галош нигде не видела. Продаются, конечно, но резина какая-то не такая, слишком пористая, хлипенькая, никакой веры такой резине. Цвета — какие угодно! Но всё не то. Пожаловалась Борисычу, а он только посмеялся надо мной.

— Ну вот, — говорит, — ошиба-ался я в тебе, думал, ты у-умная, а ты — не у-умная. Смотри!