Ты идешь по ковру

Мы едим арбуз — сначала из одной половины, потом из другой — прямо так, ложками, пока сок не начнёт выливаться у нас из ушей. Полностью съесть громадную ягоду мы, конечно, не можем. Что-то остаётся. Второй арбуз съедают потом. Маринка со своими родными.

Обычно Маринка никого не зовёт на день рожденья. Сами все приходят. Ну, я прихожу, это само собой. Ну, оба Комарика, Надька. Это понятно. Ещё братья, конечно, тут, Сергунька со Славкой. В этот раз ещё Пашка пришёл, зато оба Маринкиных брата сказали, что нечего им с мелкотой всякой возиться и чтобы все арбузы мы не ели, и угнали на великах. Подумаешь! Одному шестнадцать, другому пятнадцать. Маринке вот исполняется тринадцать. А мне ещё долго до дня рождения, до конца февраля, младше меня в классе только белобрысый Лёнчик, он вообще в апреле родился.

Праздновать решили на улице, в саду у Маринки, там Славка летом сколотил стол. Тем более что дома у неё опять отец из берегов вышел — у Маринки ссадины на руках: наверно, не могла домой попасть, лезла через форточку, снова. Нам и на улице неплохо. Тепло, светло и мухи не кусают, вот. И конь будет рядом: Пашка привёз всех нас на телеге.

— Нынче Муха-Цокотуха — именинница! — закричали Комарики, как только Маринка вышла на крыльцо. И мы начали праздновать.

Комаровы подарили Маринке набор для вышивания крестиком, она любит иногда заняться. Рисунок в наборе был немного странный, но Маринке понравился: волк воет на луну. Пашка пришёл с цветами и тоже подарил тушь. Надо же, у нас по-прежнему сходятся мысли, предложил же он тогда следить за Ефимом. Только он подарил тушь с витаминами, а я — со взглядом, ещё можно поспорить, какая лучше. А Надька Кондрашкина подарила два билета в кино! На любой фильм. У неё талант: как слышит по радио, что разыгрываются билеты или ещё что, сразу звонит и выигрывает. Два раза уже выигрывала. Вот это подарок, я понимаю! Пойдём с Маринкой в кино.

Мы сидели за столом, а Барон смотрел и шумно вздыхал, но потом мы отдали ему корку от первой половины арбуза, и он стал самым счастливым конём в наших краях. Было так интересно смотреть, как он смешно оттопыривает губы, а потом кусает эту корку. Вдруг на крыльцо вышел Маринкин отец. Распахнулась дверь, и он переступил через порог. В мятой одежде, небритый, злые глаза разбегаются в разные стороны. Маринка быстренько сказала:

— А поехали на Бароне кататься!

И мы побежали к телеге. Правда, приходилось бежать мимо крыльца с дядей Мишей, а он сурово на всех смотрел, даже страшно стало. Пашка бежал последним, в одной руке — ложки, половина арбуза — в другой. Заскочил на телегу, взял поводья. Вдруг дядя Миша говорит:

— Стойте! Э! Я сказал! — и поднял руку с табуреткой.

И мгновенно оказался рядом с нами, непонятно, как это так у него получилось. Он размахнулся и ударил табуреткой по телеге, хорошо, что у нас нормальная реакция, мы успели спрыгнуть, а Пашка вообще заскочил на коня, а арбуз кинул на землю. У Барона тоже реакция оказалась что надо. Он повернул голову и, если б Пашка не дёрнул его за поводья, точно бы откусил дяде Мише голову. Маринкин отец заорал каким-то чужим голосом:

— Э-э! — и тут же упал. Потом медленно, сначала ползком, а потом просто на согнутых ногах ушёл в дом.

— Не любит пьяных, — объяснил нам Пашка.

Поехать на Бароне никуда не получилось, потому что одна фанерина у телеги продавилась. Мы отдали арбуз Барону и разошлись. Маринка пошла со мной.

Поезд уходил, огни мерцали

Странно, конечно, с этим кино вышло. Не особенно хорошо. Мне надо было билеты использовать до двадцать пятого сентября. День рожденья у меня двадцать третьего. То есть идти надо было на следующий день. Ну, или послезавтра. А Олькин арест был до после-послезавтра. Засада просто. Целая засада. И то неизвестно, отпустят ли её в город. По посёлку-то гулять будет можно, а вот дальше…

Тётя Надя ей сказала, что можно сходить. А вот дядя Юра застрял на своём, и всё тут. Какой-то он странный стал, раньше добрее был. Олька считает, это потому, что у него какие-то неприятности на работе, с кем-то из ипотечников поругался. Даже чуть плюс с минусом не перепутал, а ему нельзя, он же электрик.

«Две недели так две недели, целее будешь, — сказал дядя Юра, — и без того тебя на день рождения отпускали», — мне Олька пересказывала и смотрела так, что я сама чуть не разревелась. А она ничего, только глазами моргает и лицо снова побелело.

Я уж думала, не пойду никуда, в газете посмотрела афишу: вроде ничего интересного нету. А после уроков меня Пашка спрашивает:

— В кино-то идёшь?

— Нет, — я сказала, — куда я без Ольки?

— Её не пускают?

Я головой помотала: не пускают.

— Пошли тогда со мной.