Ты кем себя воображаешь?

Из алкогольных напитков подавали пиво и винный пунш. Джослин, отличная повариха, мешала в кастрюле джамбалайю. Роза сходила в туалет — чтобы на время освободиться от Патрика, который как будто нарочно за нее цеплялся (Роза решила, что он сторожит ее, и не подумала, что, может быть, он просто робеет). Когда она вышла из туалета, Патрик куда-то делся. Она выпила три стакана пунша — один за другим, — и ее представили писательнице, автору пьесы. К удивлению Розы, эта женщина была одной из самых бесцветных и стеснительных гостей.

— Мне понравилась ваша пьеса, — сказала Роза.

По правде сказать, Розу сочинение писательницы поставило в тупик, а Патрик счел пьесу отвратительной. На первый взгляд она была про женщину, пожирающую собственных детей. Роза знала, что это символ, но не могла понять, что именно он символизирует.

— Да, постановка была ужасная! — сказала писательница. От застенчивости, волнения и желания поговорить о пьесе она обрызгала Розу пуншем. — Они все сделали так буквально. Я боялась, что выйдет чернуха, а мне нужна была тонкость. Мне нужно было совсем другое, не то, что вышло в постановке.

Она принялась объяснять Розе, что именно было не так с постановкой, — неправильно подобрали актеров, выкинули самые важные, жизненно важные, строчки. Розе было лестно слушать эти подробности, и она попыталась незаметно вытереть брызги пунша.

— Но вы-то поняли, что я хотела сказать? — спросила писательница.

— О да!

Клиффорд налил Розе еще стакан пунша и улыбнулся ей:

— Роза, ты сегодня выглядишь чрезвычайно аппетитно.

Слово «аппетитно» как-то странно звучало в устах Клиффорда. Возможно, он был пьян. А может, он ненавидел вечеринки, как сказала Джослин, и потому надел маску, играл роль — роль человека, который всем девушкам говорит, что они аппетитны. Возможно, он умело притворялся — Роза подумала, что она тоже скоро станет такой умелой притворщицей. Она продолжала разговаривать с писательницей и мужчиной, который оказался преподавателем английской литературы семнадцатого века. Она хотела прикинуться такой, как они, — бедной и умной, с радикальными взглядами, непочтительной к авторитетам.

В узком коридоре страстно обнимались мужчина и девушка. Когда кому-нибудь нужно было пройти, парочке приходилось разделяться, но они продолжали впиваться друг в друга страстными взглядами и даже ртов не закрывали. При виде этих раскрытых мокрых ртов Роза вздрогнула. Ее никогда в жизни так не обнимали, она никогда не открывала рот вот так. У Патрика французские поцелуи вызывали отвращение.

Маленький лысый человечек по имени Сирил расположился у двери в туалет и целовал каждую выходящую оттуда девушку со словами: «Рад вас видеть, дорогая, спасибо, что зашли, спасибо, что ушли!»

— Сирил ужасен, — сказала писательница. — Он думает, что обязан вести себя как поэт. Но не может придумать ничего лучше, чем околачиваться вокруг сортира и пугать людей. А сам думает, что ведет себя как бунтарь.

— Он поэт? — спросила Роза.

Лектор по английской литературе ответил:

— Он сказал мне, что сжег все свои стихи.

— Какая пламенная страсть к поэзии! — сказала Роза.

Она была страшно довольна собой, что придумала это, и собеседниками — за то, что они засмеялись.

Преподаватель начал рассуждать о шутках типа «Я буду мартини, сухо сказал он».

— Мне никогда ничего подобного в голову не приходит, — скорбно сказала писательница. — Я слишком забочусь о языке.

Из гостиной доносились громкие голоса. Роза узнала голос Патрика — он взмывал над спором, заглушая всех остальных. Роза открыла рот, чтобы сказать что-нибудь, что угодно, отвлечь внимание на себя, — она знала, что катастрофа неминуема. Но как раз в это время в коридоре появился высокий кудрявый мужчина, явно в приподнятом настроении. Он бесцеремонно распихал по сторонам целующихся влюбленных и поднял руки, призывая ко всеобщему вниманию.

— Послушайте-ка, — сказал он, обращаясь ко всей кухне, — там в гостиной этот тип, вы не поверите, что он говорит. Слушайте.

В гостиной, видимо, шла речь об индейцах. Сейчас разговором полностью завладел Патрик.

— Их надо забирать, — говорил он. — Забирать у родителей сразу после рождения и помещать в цивилизованную среду. Давать им образование. И тогда они вырастут ничем не хуже белых.

Без сомнения, он считал, что выражает либеральные взгляды. Если собравшиеся сочли их поразительными — попробовали бы они разговорить его на другие темы, такие как казнь супругов Розенберг, или суд над Элджером Хиссом, или необходимость ядерных испытаний.

— Но вы знаете, у них, вообще-то, есть своя собственная культура, — мягко заметила какая-то девушка.

— Их культура кончилась, — ответил Патрик. — Капут.

Он в последнее время полюбил это словечко. Он пользовался расхожими словами, штампами, речевыми оборотами из газетных статей — например, «массовая переоценка» — с таким смаком и такой обезоруживающей важностью, словно сам их придумал или, по крайней мере, лично придавал им вес и блеск, употребляя их в речи.

— Они хотят стать цивилизованными. Во всяком случае, те, что поумнее, — продолжал он.