Ты кем себя воображаешь?

И она все ехала вперед. Маскока; Лейкхед; граница с Манитобой. Иногда Роза спала в машине, поставив ее на обочине, по часу или около того. В Манитобе стало слишком холодно для этого, и Роза остановилась в мотеле. Она ела в придорожных ресторанах. Прежде чем войти в ресторан, она причесывалась, красилась и делала особое выражение лица, отстраненное, кроткое, близорукое, характерное для женщин, которые подозревают, что на них смотрит какой-нибудь мужчина. Не то чтобы она ждала, что в ресторане обнаружится Симон, но, кажется, не исключала этого полностью.

Притяжение в самом деле слабело пропорционально расстоянию. Все очень просто, хотя потом Роза думала, что для достижения нужного эффекта дистанцию следует покрывать на машине, автобусе или велосипеде; полет на самолете не поможет. В городке где-то в прериях, откуда уже виднелись Кипарисовые холмы, она ощутила перемену. Она ехала всю ночь, пока солнце не взошло прямо у нее за спиной, и чувствовала спокойствие и ясность мысли — так всегда бывает с людьми в похожем положении. Она остановилась у кафе и заказала яичницу и кофе. Она сидела у прилавка, разглядывая обычные вещи, которые бывают за прилавком кафе, — стеклянные колбы кофеварки, ярко окрашенные (скорее всего, залежалые) куски пирога с малиновой и лимонной начинкой, толстые стеклянные креманки для мороженого и желе. Именно при взгляде на эти креманки она поняла, что ее состояние изменилось. Роза не стала бы утверждать, что нашла их форму особо приятной или выразительной, — это означало бы погрешить против истины. Она могла бы сказать только, что увидела их взглядом, который никак не мог принадлежать человеку в какой-либо из стадий любви. Она с блаженством человека, приходящего в себя после долгой болезни, ощущала их плотность, вещественность, и тяжесть этого блаженства приятно оседала у нее в голове и ногах. Только теперь она поняла, что входила в кафе даже без намека на мысли о Симоне, так что, по-видимому, мир перестал быть сценой, где Роза могла бы его встретить, и стал опять сам собой. Во время этого дивно ясного получаса — пока от завтрака на нее не накатила такая сонливость, что она заехала в мотель и уснула в номере одетая, при распахнутых солнцу занавесках, — она думала о том, как любовь уничтожает для тебя весь мир: и счастливая любовь, и тем более несчастная. Это не должно было удивить Розу и не удивило; удивило ее то, что она так жаждала и требовала для себя всего и сразу — простого и грубого, как те креманки, и теперь ей казалось, что, может быть, она бежит не столько от разочарования, потерь, разрушения, сколько от противоположных им вещей — праздника и потрясения любви, ослепительного переворота. Даже если все это окажется безопасным, она не сможет его принять. Так ли, эдак ли, а что-то у тебя отнимается: пружина внутреннего балансира, маленькое сухое ядрышко самости. Так думала Роза.

Она написала в колледж, что в Торонто, навещая умирающего друга, встретила старого знакомого, он предложил ей работу на западном побережье и она немедленно выезжает туда. Роза допускала, что руководство колледжа может попортить ей жизнь, но также полагала (и правильно), что они не станут связываться — у нее с ними была очень неформальная договоренность, и платили ей тоже в нарушение каких-то правил. Роза написала в агентство, через которое снимала дом, и еще — хозяйке лавки, желая ей удачи и прощаясь. На шоссе Хоуп — Принстон она вылезла из машины и встала под прохладным дождем, поливающим прибрежные горы. Она чувствовала себя в относительной безопасности, а еще — усталой и полностью нормальной психически, хотя знала: в ее прошлом есть люди, которые не согласятся с последним пунктом.

Ей сопутствовала удача. В Ванкувере Роза наткнулась на знакомого, который как раз подбирал актерский состав для нового телесериала. Сериал должны были снимать на западном побережье. Это была история семьи — или псевдосемьи, — состоящей из эксцентричных людей, дрейфующих по жизни наугад и использующих дом на острове Солт-Спринг как жилье или что-то вроде перевалочного пункта. Розе досталась роль владелицы дома, псевдоматери. Точно как она написала в письме: работа на западном побережье, возможно лучшая, что у нее когда-либо была. Розу должны были гримировать с использованием особых технологий, чтобы состарить лицо; гример шутил, что если сериал окажется успешным и будет идти несколько лет, то в конце концов эти особые методы уже не понадобятся.

Модным словечком на западном побережье было «хрупкий». Люди говорили, что сегодня чувствуют себя «хрупко», или упоминали о своем «хрупком состоянии». Только не я, отвечала обычно Роза. Я точно знаю, что сделана из старой дубленой лошадиной шкуры. Она уже начинала осваивать кое-какие обороты речи, манеры, которые понадобятся ей по роли.

* * *