Ты кем себя воображаешь?

Розу не первый раз в жизни спрашивали, кем она себя воображает. По правде сказать, этот вопрос часто звучал у нее в ушах, как монотонный звук гонга, и она привыкла его игнорировать. Но позже Роза поняла, что мисс Хэтти вовсе не садистка: ведь она могла сказать при всем классе то, что сказала Розе наедине. И мстительной она тоже не была: она вовсе не пыталась наказать Розу за то, что не поверила ей и оказалась не права. Урок, который она пыталась преподать, был для нее важней любых стихов, и она твердо верила, что Розе этот урок необходим. Похоже, ее уверенность разделяли и многие другие люди.

* * *

В конце последнего школьного года весь класс позвали к Мильтонам на сеанс «волшебных картин». Слайды «волшебного фонаря» изображали Китай, где мисс Мэтти, та сестра, что теперь сидела дома, в юности занималась миссионерской работой. Мисс Мэтти была очень застенчива и поэтому оставалась в тени и только переключала слайды, а мисс Хэтти их комментировала. Слайды изображали желтую (это никого не удивило) страну. Желтые холмы и небо; желтые люди, рикши, зонтики, все сухое, какое-то бумажное, хрупкое, с черными зигзагами там, где потрескалась краска, — на храмах, дорогах и лицах. В это самое время — единственный раз, когда Роза сидела в гостиной у Мильтонов, — в Китае у власти был Мао, вовсю шла корейская война, но мисс Хэтти не собиралась делать поправок на ход истории — точно так же, как не собиралась делать поправок на то, что ее слушателям восемнадцать или девятнадцать лет.

— Китайцы — язычники, — произнесла мисс Хэтти. — Поэтому у них в стране есть нищие.

Нищий стоял на коленях посреди улицы, протягивая руки к богатой даме в коляске рикши. Дама не обращала на него никакого внимания.

— Они едят такое, что мы и в рот не взяли бы, — сказала мисс Хэтти; на экране появились китайцы, тычущие палочками в миски. — Но когда они становятся христианами, они начинают питаться лучше. Христиане первого поколения оказались на полтора дюйма выше.

Христиане первого поколения стояли в ряд, разинув рот, — возможно, пели. Они были одеты в черное и белое.

После окончания «волшебных картин» подали блюда с сэндвичами, печеньем и пирожными. Все было домашнего приготовления и очень вкусное. Напиток из виноградного сока и имбирный лимонад разливали в бумажные стаканчики. Мильтон сидел в углу. На нем был костюм из толстого твида, белая рубашка и галстук, все уже забрызганное соком и осыпанное крошками.

«В один прекрасный день им это аукнется», — мрачно сказала Фло, имея в виду Мильтона. Может, поэтому люди и приходили год за годом — смотреть «волшебные картины», глотая напиток из виноградного сока, уже вошедший в анекдоты. Чтобы посмотреть на Мильтона — как он сидит, щекастый и толстопузый, словно бомба, что рано или поздно рванет? Но он лишь со страшной скоростью напихивался едой. Казалось, что он глотает все это — финиковые полоски и «отшельники», пирожные «Нанаймо» и фруктовый мармелад, корзиночки с масляно-сахарной начинкой и брауни — целиком, как змея лягушек. И живот у него растягивался точно так же.

* * *

Методисты имели большую власть в Хэнрэтти. Она слабела, но медленно. Эпоха обязательных занятий по изучению Библии уже прошла. Возможно, Мильтоны этого не знали. А может, знали, но делали героическую мину при плохой игре. Они вели себя так, будто нормы набожности не изменились и ее связь с материальным благополучием тоже осталась прежней. Их кирпичный дом, битком набитый удобствами, их пальто с уютными воротниками из тусклого меха, казалось, провозглашали: это дом методистов, это одежда методистов, намеренно скучная, тяжелая, добротная. Каждая черта методистов словно говорила, что они трудились в мире ради Господа и Господь не оставил их без награды. Ради Господа блестел натертый воском пол в прихожей по сторонам ковровой дорожки. Ради Господа проводились идеально прямые линии в бухгалтерской книге. Ради Господа цвели бегонии, ради Господа шли деньги на банковский счет.