Ты — любовь

Он поднялся к себе, открыл дверь своим ключом и вошел в кабинет. Навстречу ему из большего кресла поднялась Селия. Она бросилась в его объятия и, подняв к нему нежное, как цветок, лицо, прошептала:

— Я все время ждала тебя, я так хотела, чтобы ты пришел, о, мой милый, я люблю тебя, люблю безумно! Поцелуй меня!

Хайс наклонился и поцеловал ее; потом поднял ее на руки и, опустившись вместе с ней на диван, стал осыпать ее поцелуями. Селия обвила одной рукой его шею; ее губы жаждали поцелуев; свободной рукой она нашла его руку и прижала ее к своему сердцу.

— Оно бьется только для тебя… ты самый лучший на свете, я живу только для того, чтобы любить тебя… Ричард, любимый, скажи, что и ты любишь меня!

— Я ведь тебе так часто повторял это, — шепнул Хайс, целуя ее волосы.

— Да, но я так люблю слышать это, — о, милый, скажи еще раз!..

Прижавшись к ее губам, он без конца шептал ей слова любви. Прикосновение этих нежных губ развеяло все его мрачные мысли, сломило в нем всякую силу сопротивления — в его душе осталась только одна безумная радость от сознания, что Селия любит его.

В неясном полумраке она выглядела совсем ребенком. Закрыв глаза, она прижалась щекой к его плечу. Хайс чувствовал, что ее сердце трепещет под его рукой.

В этот момент он почувствовал — как чувствует всегда каждый мужчина, — что Селия любит его страстно, со всей нежностью и верой молодости и что чувство это — ее первая настоящая любовь; он понял также, какое это редкое счастье — уметь так любить, а для него — получить такую любовь. И он принял ее, не задумываясь, принял этот драгоценный самоотверженный дар юности… и что же он может дать ей взамен? Отчаяние, горе…

Он наклонился к ней и сказал:

— Пора спать, дорогая. Пойдем, я отнесу тебя наверх.

— Ах нет, не надо еще! — взмолилась Селия, — я ждала тебя так долго, с тех пор, как сестра Харнер ушла домой.

— Ах, скверная девочка! — сказал Хайс.

— Ужасно! — рассмеялась она, — но мне нравится быть такой.

Хайс тоже рассмеялся. Что он мог сделать другое, держа Селию в своих объятиях, когда ее рука гладила его волосы? Хотя он испытывал странное чувство благоговения перед невинностью Селии, в глубине души он удивлялся, каким образом такая нетронутость могла существовать в наши дни. Он мысленно спрашивал себя, случалось ли кому-нибудь быть в таком положении, как он сейчас? Очень мягко и осторожно он попробовал обсудить с ней кое-какие вопросы.

— Ты знаешь, деточка, — начал он, — тебе бы не следовало ждать меня.

— Почему нет, если я так люблю тебя? — спросила Селия, широко открыв глаза.

— Девочка, маленькая, это может скомпрометировать тебя и…

— Скомпрометировать? Но ведь мы же любим друг друга, — спросила Селия, притягивая его голову к своей. — Разве ты уже не любишь меня? Нет, нет, я знаю, что любишь меня, я чувствую это, потому что я слышу, как бьется твое сердце… О, ты любишь — и какое мне дело до всего остального!..

Хайс поцеловал ее. Он едва владел собой, кровь стучала в его висках, сердце бешено колотилось. Он поднял ее на руки и отнес наверх в ее комнату. Затем решительно попрощался с ней и быстро вышел из комнаты.

Уходя, он видел ее протянутые к нему руки, ее глаза, в которых светилось обожание, ее губы, пылающие от его поцелуев… Улыбаясь ему вслед, она подразнила его:

— О, Дикки! Ты уже совсем не любишь меня, иначе ты не ушел бы так скоро!

Выйдя из комнаты, он остановился, не выпуская из рук дверной ручки. Его поведение было возмутительно, бесчестно — он ясно сознавал это; он стыдился самого себя.

Он чувствовал, что должен быть честным с Селией, как бы больно это ни было. С намерением рассказать ей все, он снова открыл дверь, терзаемый мыслью о том, что собирался сделать, но твердо решил не обманывать ее больше.

Дверь распахнулась бесшумно: Селия с закрытыми глазами стояла в кровати на коленях и молилась.

«Нет, я не в силах сказать ей!» — с горечью подумал Хайс.

Он закрыл дверь и отправился к себе. Он никогда никого не любил так, как Селию; в эту любовь он вложил все, что в нем было самого лучшего, чистого, самоотверженного. И чем больше он думал об этом, тем большее отвращение и презрение к самому себе, к своей нерешительности охватывало его.

* * *

— Итак, я должен ее видеть, — громко сказал Рикки. Он временно остался на Брутон-стрит, в качестве сторожа, и последнее время очень часто разговаривал сам с собой.

Продажа имущества с аукциона должна была состояться на следующей неделе, и Рикки разрешили пока оставаться в доме. Он теперь очень часто разговаривал с Лорингом; по вечерам, в половине восьмого, он поднимался в комнату Лоринга и возился там, воображая, что вынимает костюмы для своего господина, отвечая на предлагаемые вопросы.

— Да, сэр. Я здесь. Вот горячая вода, сэр. Что вы оденете — фрак или смокинг? Спасибо, сэр.