Ты маньячка, я маньяк, или А пес его знает

И вдруг он проснулся от странного ощущения: все то, что доселе сладко тяжелело в желудке, вдруг вздыбилось и запросилось наружу. Пес еще героически сдерживал натиск барашка, но рвотные спазмы давили сильней и сильней — пес гмыкал; барашек шел на таран. Пес понимал: долго ему не выстоять — еще немного и случится… непоправимое.

— Что это? — насторожился Лагутин, оглядываясь назад и прислушиваясь к «гмыканью» пса.

Пес сидел за его спиной, он опять пса не заметил. Евдокия же, поняла что происходит, и обомлела.

«Это конец! — пронеслось у нее в голове. — Что сейчас будет!»

И все же она, уповая на чудо, попытала прикинуться дурочкой:

— Ты о чем, дорогой?

— Я о звуках. Что это? Неужели не слышишь? Там что-то живое!

— Нет, тебе показалось…

Спазмы усиливались, пес давился, Лагутин уже психовал. Он вопил:

— Что за звуки? Что ты опять притащила?

Евдокия пожимала плечами:

— Какие звуки? Их нет!

И… И… И-иии!!!

И барашек прорвался!

Фонтаном!

Бедные кресла! Бедный костюм! Бедный пес…

Впрочем, трудно сказать, кто из них был бедней: собака, кресла, костюм, женщина или мужчина, или подушки. Всем было плохо.

Лагутин вопил:

— Это Армани! Черт вас дери! Мой костюм! Моя встреча!

Фонтанировал рыбой с барашком пес — гибли кресла — менял цвет пиджак от Армани.

— Леня, я не знаю как это сюда попало! — отчаянно клялась Евдокия и икала, икала, икала.

Уже не шутя. Уже на полном серьезе.

Первым опомнился сам Лагутин.

«Что я делаю? — ужаснулся он. — До истерики жену довожу. Фиг с ним, с костюмом…»

— Ладно, Даша, — обреченно махнул он рукой, — убери из машины это убожество и поехали. Уже почти ночь, а нам кресла еще надо мыть у ближайшей колонки. Фу-уу! — брезгливо сморщившись, он отвернулся.

Евдокия растерянно оглянулась на пса — пес с барашком расстался и скис. Поникнув ушами, глазами и носом, и головой, он грязным комом сидел на полу, источая чувство вины, неприятные запахи, страх и одиночество. Он был жалок сердцещипательно.

Евдокия еще раз икнула и спросила у мужа:

— Как — убери? Леня, как я его уберу?

— Как?! — опять психанул Лагутин. — Хорошим пинком под зад! Только так с ним и надо! Эта дрянь такого здесь натворила, что, клянусь, сейчас брошу машину вместе с любимым костюмом и пешком отправлюсь домой со всеми твоими камнями и чемоданами! А-а, что это я? — разъярившись, вскочил он и, распахнув заднюю дверцу, со сладострастной ненавистью вышвырнул пса на обочину.

Пес покатился с обрыва. Евдокия, вжав голову в вплечи, услышала его визг откуда-то снизу. Визг резанул по ушам и смешался со слабым журчанием реки, петлявшей вместе с дорогой.

— Вот так-то! — злорадно воскликнул Лагутин, старательно вытирая руки о траву.

Однако машину свою он не бросил, как угрожал: брезгливо уселся за руль и медленно тронулся с места.

— Я приношу всем только беду-уу, — горько заплакала Евдокия, оглядываясь на дорогу. — Зачем я только его брала-аа!

— Вот именно, зачем ты его брала? — строго поинтересовался Лагутин.

— Я хотела как лучше, хотела его накормить, а теперь ты его уби-ил!

— Ничерта этой ходячей заразе не сделается. Дворняги живучие…

— Ой! Ой-ей-ей! — завизжала вдруг Евдокия. — Ленечка! Он карабкается! Он жив!

— Очень рад, — процедил Лагутин, сдерживаясь из последних сил. — Мавр сделал свое дело и может уходить, только как теперь быть с подушками? Про костюм я не говорю.

Он мог бы вообще не говорить: Евдокия его не слушала — она не спускала полных слез глаз с бедного пса, который уже смешался с кустами, с дорогой и превратился зовущую точку.

— Ленечка, миленький, — взмолилась она, — давай на минутку вернемся. Только посмотрим все ли лапки его целы…

Леонид Павлович хотел накричать на жену, но передумал.

«Может и за меня будет так же переживать, когда и я запаршивею», — подумал он и… развернул автомобиль.

Пес оказался цел. Он не сидел на обочине, а, прихрамывая, трусил — похоже, за Евдокией.

— Даша, только смотри, не трогай его, — предупредил Лагутин.

— Ленечка, я не буду, я с ним попрощаюсь, — пообещала она, бросаясь к бездомному псу словно к отцу родному.

Пес все понимал. Он знал и кто ему враг, и кто — друг. Опасливо скосив один глаз на Лагутина, он остановился и подался вперед, другим глазом радуясь Евдокие, но не решаясь к ней подойти.

Леонид Павлович предостерег:

— Да-ша!

— Ну, бродяга, прощай. Видишь, как плохо все получилось, — обливаясь слезами, пропищала она.

Пес видел и был не в обиде. «Что ж тут поделаешь, — говорили его глаза. — И хуже бывало. Жаль одно: опять пусто в желудке».

— Да-ша! — Лагутин был на пределе.

— Иду, Леня, иду.

Евдокия украдкой погладила пса и, приказав:

— Сиди, не смей ковылять за мной, — с громким ревом уселась в машину.

— Ну вот, началось! — воскликнул Лагутин, яростно нажимая на газ.

Пес не ослушался — остался сидеть на обочине, с тоской провожая автомобиль, уносящий ее, даровавшую счастье.

«Я так рассчитывал на тебя», — говорили его глаза.

Евдокия взгляд его расшифровала и завыла по-бабьи:

— Он так рассчитывал на меня! Леня! Милый!

— Нет, Даша! Нет! — рявкнул Лагутин, значительно превышая скорость.