Ты меня любишь

– Послушай. Нельзя помочь тому, кто не желает быть счастливым. – Привет, Кейденс. – Нельзя показать свет тому, кто предпочитает темноту. – Привет, Бек. – А если ты все же попробуешь, то вскоре сама заплутаешь. Будешь принимать одно неверное решение за другим. – Я, например, переехал в Лос-Анджелес из-за Эми, вот же глупость… – А потом ты увязнешь. – Как я увяз в отношениях с Лав, из-за сына. – Как бы ни было сложно, ты должна признать, что правильного ответа не существует. Ты не можешь спасти отца от него самого.

Бар понемногу пустеет.

– Ого, – выдаешь ты, потирая шею, – а я-то думала, мы просто посплетничаем про «нафталина»…

Теперь ты официально пьяна. Обмякшие руки, полуоткрытые губы – и я все еще тебя хочу. Ты начинаешь рассказывать длинную историю о своей подруге из Аризоны, но не можешь вспомнить ее имя и сокрушаешься, что порой чувствуешь себя предательницей. Ты сожгла все мосты к прежней жизни в пустыне и прилетела сюда, словно феникс из Финикса.

– Мы похожи, Мэри Кей. То, что мы смогли оставить прошлое в прошлом, не делает нас социопатами.

Ты подмигиваешь мне, подняв свой стакан.

– Будем надеяться.

Мы ближе, чем можно представить. Ты подпираешь подбородок рукой.

– Скажи мне, Джо, – призывно мурлычешь ты, заставляя думать о твоей мураками, спрятанной под одеждой. – Тебе хорошо в библиотеке?

Я чувствую, как тебе сейчас хорошо.

– Да, мне хорошо в твоей библиотеке.

– А своим начальником ты доволен?

О, становится весело… Я разглядываю кубики льда в своем коктейле.

– По большей части.

– Неужели? – отзываешься ты, и меня охватывает азарт. – Мистер Голдберг, у вас есть претензии к руководству?

– Претензии – слишком сильно сказано, мисс Димарко.

Ты облизываешь губы.

– Выскажите мне свою жалобу.

– Как я и сказал, у меня нет жалоб. Я просто хочу большего, Мэри Кей.

– Чего именно, мистер Голдберг?

Скинув под столом туфли, ты проводишь ногой по моему бедру, и я прошу у официантки счет. Расплачиваюсь быстро, наличными, сдачи не надо. Встаю. Ты встаешь. Сообщаешь, что тебе нужно в уборную, официантка показывает на дверь слева, и ты идешь туда, закрываешь дверь, а потом снова открываешь.

Затем вцепляешься в мой черный свитер, втаскиваешь в туалет, прижимаешься ко мне всем телом, толкаешь меня к стене. Картины на стенах полны страсти. Нагота и соленая вода. Обнаженная женщина среди волн. Она обнимает за плечи напуганного моряка. Это кораблекрушение. Это мы. Разбитые. В поисках пристанища. Ты целуешь меня, я целую тебя, и твой язык у меня во рту ведет себя бесцеремонно – свистать всех наверх! – и ты отдаешься на волю моря невероятности. Мои руки скользят тебе под юбку – на тебе лишь колготки, без трусиков, – и мой большой палец нащупывает твой лимончик. Ты льнешь ко мне. Слова льются из тебя потоком. Ты хотела меня на том красном ложе, ты кусаешь мой свитер – этот свитер сводит тебя с ума; в воде вспыхивают искры – это мы горим, – и ты как последняя страница «Улисса». Ты впиваешься в меня. «О боже, Джо… О боже…»

И вдруг ты отстраняешься. Золушка услышала, как часы бьют полночь.

Вспоминаешь, кто ты такая. Мать. Мой начальник.

И исчезаешь.

5

Знаю-знаю. Всего лишь поцелуй. Я лишь едва дотронулся до твоей мураками и даже не лизнул твой лимончик, но все-таки… О боже, Джо. О боже. Что за поцелуй!

Когда рядом правильный человек, ты совершаешь правильные поступки, и я принял разумное решение отпустить тебя домой. Сам же отправился в «Комнату шепота» и послал благословения всем неподходящим женщинам, что были до тебя. Тогда я понял. Разумеется, ты сбежала. Настоящую любовь принять непросто, особенно в нашем возрасте.

Я не заскочил в «Пегас» по дороге на работу (мой сегодняшний кофеин – твой поцелуй), и да, ты оттолкнула меня, однако в этом вся суть зрелой любви, тем более когда в историю вовлечены дети: притянуть, оттолкнуть, притянуть, снова оттолкнуть… Я открываю дверь в библиотеку – притянуть – и не обнаруживаю тебя у стойки, а сегодняшняя «нафталина» явно меня недолюбливает. В день нашего знакомства она спросила, имею ли я отношение к известному ресторатору Голдбергу, и когда я ответил отрицательно, стала воротить от меня нос. «Нафталина» кивнула на кресло Номи.

– Не мог бы ты его передвинуть? У окна слишком холодно.

Я перетаскиваю гребаное кресло к стеллажам, хватаю свой обед – мы с тобой будем есть и говядину, и брокколи – и говорю «нафталине», что скоро вернусь, а та закатывает глаза. Невежа.

– Жаль тебя огорчать, но твоя подружка сказала по телефону, что заболела.

Нет. Нет! «Нафталина» просто издевается.

Ты не больна. Я иду в комнату отдыха; где же ты? Неужели вчера перепила? Наш поцелуй опьянил тебя не хуже текилы? Устремляюсь мимо книг Силверстайна прямиком в твой кабинет – дверь заперта. На чердаке тоже темно. Ты не больна. Ты испугалась.