Ты меня (не) купишь

Бабочка заметно волнуется, когда я представляю ее Камилю. Сжимает мою руку своими ледяными пальцами, с улыбкой кивая и коротко отвечая, когда разговор касается непосредственно нее. Я замечаю, как нелюдимо она косится на Асю и Лучиану, в стороне тискающих малышку Настенку. То ли ревность, то ли зависть, но явно не учительская бдительность и строгость.

– Ром, тебе пора в постель, – нашептывает она мне после позднего ужина, когда мы сидим в гостиной. – Доктор велел больше отдыхать.

– Я скоро приду, – улыбаюсь ей, слегка поцеловав в ухо. – Ты пока иди. Только не засыпай без меня.

Она опускает ресницы, засмущавшись. Желает всем спокойной ночи и уходит.

– Мы тоже пойдем, Камиль, – вслед за ней додумывается Ася, на руках которой уже вовсю сопит дочь. – Запозднились мы. Вы не засиживайтесь. – Она смотрит на меня с докторской сварливостью, напоминая о своем медицинском образовании. – Слушайся врачей, Ром. И свою девушку. Уж не знаю, за какие заслуги ты ее получил, но я в шоке, что ты завоевал эту милую учительницу.

Ася не была бы Асей, если бы не уколола меня. С ней у нас особенно приятельские отношения. Хотя у нее в принципе язык подвешен. За словом в карман не лезет. Наверное, на этой почве они с Лучиком и сошлись характерами.

Да, стерва, тебе до ее шарма точно далеко!

Я скалюсь, молча провожая их с Лучианой взглядом, а потом перевожу его на Камиля. Сверлит меня исподлобья своими черными глазищами, вертя в руке бокал.

– Поговорим? – спрашивает он, фактически ставя меня перед фактом.

– Давай, – пожимаю плечом. – С чего начнем?

– Я тут по городским сводкам прошелся. Муженек твоей училки в реанимации.

– Да, какие-то отморозки ограбили клуб и поколотили Городецкого.

– Это версия, которую Фаза состряпал. – Камиль делает глоток, глядя на меня поверх стакана. – За дурака меня не держи, брат. Я, по-твоему, твой почерк не узнаю? Ты виртуоз, этого не отнять. А внутри дремлет монстр. Тронь – размажешь.

– Значит, не надо трогать.

– Помнишь поганца, который нашу мать шлюхой назвал?

Да, мать твою! Я ему сначала язык отрезал, потом отпинал как следует, а напоследок в вольер к бойцовским собакам закинул. Это зрелище нельзя забыть.

– Я знаю, что ты сделал с ним, брат, – добавляет Камиль. – Ты сам однажды рассказал, когда пьяный в хламину был. – Он отставляет бокал, подается вперед и локтями упирается в разведенные колени. – Это ты покалечил Городецкого. Следак пусть давится вашей версией, а меня не обманешь. Я его кровь на тебе чую.

– А ты помнишь, как в Адель за Аську стрелял? – шиплю, не давая ему забыть, что он тоже не белый и пушистый. – В сестру!

– Это другое. Я не калечил ее. Я вообще против издевательств. А то, что ты сделал, иначе не назовешь. Ты как с этим жить собираешься, брат? Как в постель с училкой ложиться? Как создавать с ней будущее? Как отец, скажу тебе: мне дьявольски стыдно за свое прошлое перед дочерью. Не переживу, если она меня бояться будет.

– Пусть лучше мои близкие меня боятся, зато они живы.

– Мои тоже живы! – срывается Камиль. – Год назад я на могиле матери просил тебя за ум взяться. Напрасно понадеялся, что ты одумался, когда в политику сунулся. Но тормозов у тебя, как не было, так и нет. Брат, нельзя так. Нельзя построить что-то несгибаемое на чужом горе. Тебе убийство Себа уже аукнулось. У Городецкого тоже мать есть, друзья, коллеги, ученики. Хочешь, чтобы его несчастная мать до конца своих дней Дарью преследовала с упреками? Неправильно ты все с чистого листа начинаешь. Потом поймешь, когда она от тебя детей не захочет. И не спрашивай у нее, почему.

– А на чем ты построил свое будущее, Камиль? Не на заточении ли нашей сестры в психушке, а ее муженька – в тюрьме?

– Они здоровые, сытые, одетые, в тепле и под круглосуточным присмотром. Окажутся в беде – семья не бросит. Разные вещи сравниваешь, брат.

Бесит меня его взгляд на вещи сквозь понятную только ему призму. У меня все проще, без «за» и «против». Виновен – получи!

– Согласись, ты сам довел до этого, – продолжает Камиль, откидываясь на спинку дивана. – Ты не дал им по-человечески развестись. Влез в брак, ковырнул, спровоцировал. Время вспять уже не повернешь, но хотя бы швы на рану наложи. Добей ты его! Сам не можешь, Фаза сделает. Но это же гадко – наслаждаться его мучениями. На его месте мог быть любой из нас, а наша мать сидела бы у больничной койки и рыдала.

– Не надо никого добивать, – произносит вошедший в гостиную Фаза. Отключает свой мобильник и смотрит на меня: – Скопытился Городецкий.

Мы с Камилем переглядываемся.

Как он может сочувствовать ему?! На жалость давить?! Хотя ответ очевиден: не в его же Аську стреляли!

– Это твой шанс, брат. Ты не принимал участие в похоронах Себа, чем и внушил в голову его бабули скверные мысли, – истину твердит Камиль и тут же просит о невозможном: – Матери Городецкого хотя бы принеси свои соболезнования.

Глава 37. Дарья

– Приносим свои соболезнования, – выражают нам со свекровью сочувствие мамы Степиных учеников. – Такой молодой. Жить бы да жить.