Ты мой яд, я твоё проклятие. Книга 1

— Подождите, выслушайте меня. Вы же знаете, что я не представляю собой никакой ценности. Ни для дин Ланнверта, ни для графа Рейборна. То, что он до сих пор не отпустил меня — его прихоть, его злая воля, если хотите. Ему нравится насмехаться надо мной, возможно, ему нравится держать беззащитную женщину в своей полной власти. Но вы должны понимать, насколько это претит всем человеческим и божьим законам. Оставить меня здесь — значит потакать его низменным желаниям. Причинить зло ему самому.

Дин Койоха слушал молча, не размыкая губ, но по его глазам я видела, что мои аргументы находят отклик. Ещё бы — я незаметно, по капле вливала в него симпатию и желание помочь.

Мой дар и впрямь небольшой и действует только через прикосновение, причём желательно прикосновение к одной из самых важных точек человеческого тела: лбу, сердцу, солнечному сплетению — но как раз благодаря этому может остаться совершенно незамеченным. Даже обычная естественная защита, которую машинально ставит и поддерживает любой выпускник магической академии, такое влияние не видит и не обезвреживает.

— Только вы мне можете помочь, — параллельно я продолжала убеждения. — Только вы, и не ради меня — ради него. Да, он будет зол поначалу, но он простит вас, когда поймёт, почему вы так поступили. А я — я буду всю жизнь читать за вас благодарственные молитвы. Вы моя единственная надежда снова получить свободу. Ведь я рождена свободной, я не хочу… умереть здесь как игрушка… — я опустила глаза, опасаясь, что переигрываю.

А когда подняла, озадаченная слишком долгим молчанием — то с содроганием увидела совсем рядом, буквально в десяти шагах — бледного, как вестник смерти, со сверкающими глазами, зло смотрящего на нас дин Ланнверта.

Да чтобы демоны его в бездну утащили! Испортить мне такой шанс! Ещё немного, и дин Койоха был бы мой.

Но на глазах у друга он, конечно, сразу вернулся обратно в свою скорлупу. Я почти физически почувствовала, как он отдаляется.

— Ард, — тяжело уронил дин Ланнверт, подходя, — я просил заняться её гардеробом, а не выгуливать её по саду. Мне казалось, у тебя были другие дела.

— Да, конечно.

Дин Койоха ответил спокойно, но мышцы под моей рукой окаменели, и на миг обозначились желваки на челюсти.

Не без сожаления он отстранился от меня, сделал короткий поклон и неторопливо зашагал по направлению к поместью.

Я проводила его взглядом, всем существом сожалея, что не могу убежать следом.

Дин Ланнверт понял, что я делала? Вряд ли, всё же мою магию невозможно засечь. Да и слова вряд ли расслышал, я говорила тихо, а он стоял в отдалении. Но он так зол…

— Иди к себе, — мрачно бросил дин Ланнверт. Он стоял в двух шагах, широко расставив ноги, сунув руки в карманы, и с высоты своего роста буравил меня недобрым взглядом.

У меня отлегло от сердца. Не понял и не слышал. Иначе так легко я бы не отделалась.

Облегчение придало мне смелости.

— Если вы не возражаете, я хотела бы остаться в саду. Мне скучно сидеть взаперти без книг и письменных принадлежностей.

Я хотела, уколов его этой шпилькой, чтобы он предоставил мне хотя бы часть из указанного, но дин Ланнверт свирепо нахмурился.

— Всё пытаешься сбежать? Иди сюда, я покажу тебе сам, — не дожидаясь ответа, он схватил меня за руку чуть выше локтя и бесцеремонно потащил за собой.

— Отпустите меня!

Не слушая моих воплей, дин Ланнверт продолжал тащить меня вглубь сада. Его движения были резкими и грубыми. Мне приходилось бежать, чтобы поспевать за ним и чтобы он не оторвал мне руку. Подол путался в траве, цеплялся за кусты, жёсткая поросль больно хлестала щиколотки, незаметные камешки и кочки резали ноги в мягких домашних туфлях. Дин Ланнверт не выбирал дороги — ещё бы, сам-то он был в сапогах.

Наконец впереди я увидела высокую кирпичную стену, ограждающую поместье. Вздрогнула, вспомнив слова дин Ланнверта: попробуй выйти — и узнаешь сама. Попробовать-то я собиралась, но в одиночестве, потихоньку, очень осторожно. А дин Ланнверт провёл меня к затаившейся в стене калитке, открыл её и, не церемонясь, вытолкнул наружу.

Что я могу сказать… это было больно.

Это было больно до такой степени, что мне показалось, будто кости перемалывают в труху. Если поначалу я могла терпеть, даже сделала два шага, то через секунду меня как будто сунули живой в пламя. Я закричала. Рассудок помутился, перед глазами повисла белая пелена, исчезли все звуки, оставляя меня наедине с болью — сокрушительной, жгучей, лишающей разума.

Когда я пришла в себя, то была уже внутри, судорожно, сухо всхлипывая — в объятиях дин Ланнверта. Сердце бешено колотилось, ноги были как ватные, а в ушах до сих пор звенело тихим комариным звоном. Горло болело, словно от крика я сорвала связки. Но больше всего меня изумило то, что я сама, по своей воле вцепилась в рубашку дин Ланнверта, а он тихо и успокаивающе твердил над моей головой:

— Ну же… всё уже хорошо… я сожалею…

Подавив очередной сухой всхлип, я подняла на него глаза — и сердце вдруг сбилось с ритма.