Ты - мой спаситель

В нормальной жизни остановиться на пороге и не заявить о своем присутствии было бы равносильно подслушиванию. Но в его работе это называлось сбором улик. Его такое оправдание устраивало, поэтому Бо прислонился к стенке и попытался разобраться в голосах двух женщин, поглощенных беседой.

Первый голос был полон отчаяния.

— Слава Богу, Мэгги, с тобой все в порядке, но что же это такое? Мало тебе было поцапаться с доктором Беннетом в первый же день после возвращения, так ты еще и пожар обнаружила?

— Ты права. Это глупо с моей стороны. — Второй голос, голос Мэгги, звучал уверенно, тихо, но резковато. Может быть, жизненный опыт научил ее прятать сталь под шелком? В ее голосе ему послышалась улыбка, и он представил себе, как она слегка потирает лоб ладонью. — Мне следовало позволить больнице сгореть дотла. Вот это уж точно достало бы Беннета. Проклятье! Подумать только, я была так близка к этому.

— Дело не в Беннете. Беннет — это еще цветочки, подруга. Но раз уж мы о нем заговорили…

— Эй! Это ты заговорила о докторе «Зовите-меня-просто-Господом-Богом». Не я.

— Почему бы тебе не попытаться быть с этим человеком хотя бы любезной? Он все же член больничного Совета.

— Я и пытаюсь, Донна. Правда, пытаюсь. — Возражение прозвучало почти так же искренне, как и сопровождавший его притворный вздох.

Донна, очевидно, тоже ей не поверила.

— Ха! Сказать ему, что ты беспокоилась, «не случилось ли с ним нечто ужасное», не значит быть любезной.

— Я произнесла это приветливо, — упрямо возразила Мэгги. — Он три часа отвечал на одну мою страничку, Донна. Три часа. Он тупой.

— Хорошо, что ты одна из лучших, только это и спасает твою большую пасть и твою задницу — иначе тебя бы уже давно уволили.

Смех Мэгги был неожиданным, словно солнечный свет в январе.

— Кое-кто еще раньше предупреждал меня, что моя большая, как у аллигатора, пасть когда-нибудь навлечет крупные неприятности на мою маленькую, как у колибри, задницу.

— Ну, кто бы это ни был, он был прав.

Мэгги со стоном произнесла:

— Послушай… если отстанешь от меня и вернешься к себе на этаж, где тебе и следует находиться, обещаю думать только о хорошем и ждать допроса, как пай-девочка. Не стану рисовать на стенках и вести междугородные телефонные разговоры на личные темы. Ладно, мамочка? — спросила Мэгги тоном капризной девочки.

— Не ладно. Я спущусь через полчаса и проверю еще раз.

Его свидетельница выслушала эту угрозу, не моргнув глазом.

— Хорошо. Спускайся. А теперь уходи. Больным ты нужна больше, чем мне.

К тому моменту, как высокая женщина с очень смуглой кожей открыла дверь, Бо уже отступил от стены. Но это не имело значения. Медсестра даже не взглянула в его сторону. Она стояла к нему спиной и давала последние наставления.

— Не уходи никуда, пока не поговоришь со мной, Мэгги. Ни домой, ни обратно на свой этаж.

Бо понял, что ей кивнули в ответ, потому что она отчалила в сторону, предположительно, служебного входа в глубине коридора. Проплывая среди медиков отделения «Скорой помощи», эта женщина оставляла за собой заметную кильватерную струю. Бо преисполнился уважения к Мэгги. Он подумал, что не у многих хватит мужества приказать сестре Рэтчет уйти. Да и сама сестра Рэтчет повинуется далеко не всем.

Так как ему не терпелось сравнить сложившийся в его воображении образ Мэгги Сент-Джон с физической реальностью, он забыл постучать. Судя по голосу, эта леди не была похожа на человека, с которым необходимо деликатное обращение, а сестра Рэтчет оставила дверь приоткрытой. Чисто рефлекторно он толкнул ее. Через секунду заготовленные слова замерли у него на губах.

Вместо бойкой медсестры, вышагивающей по палате и готовой отчитать его за то, что он заставил себя ждать, на топчане, скрестив ноги, сидела маленькая фигурка в бирюзовом комбинезоне, отвернувшись в противоположную от него сторону. Ему не было видно лица, но поза свидетельствовала об охватившей ее панике. Она была поглощена своими мыслями и так пристально разглядывала стиснутые руки, что не слышала, как распахнулась дверь. Даже не заметила его. Бо тихонько вошел в комнату и мысленно перебрал вопросы, которые собирался задать Мэгги Сент-Джон. Пятница, тринадцатое, оборачивалась чертовски трудным днем.

Мэгги сплела трясущиеся пальцы и сжимала, пока они не перестали дрожать. Никто ничего не заметил. Пока. Но всякий раз, когда ее оставляли одну, сердце начинало лихорадочно биться, а руки снова тряслись. В отсутствие собеседников нечем было занять мысли, нечем вытолкнуть из памяти ту страшную картинку.

Почему кто-то другой не мог обнаружить этот пожар?

Почему здесь так холодно?

Она знала — почему, но вопрос был не об этом. В действительности она хотела спросить, почему чувствовала себя такой замерзшей и одинокой. Не в первый раз в жизни ей хотелось оказаться где-нибудь в теплом месте, в чьих-нибудь объятиях. Огонь — теплый. Мэгги прогнала от себя эту мысль. Нет, нет, нет.