Ты мой выигрыш

— Это хорошо, — она смотрит на Ваню с улыбкой, — значит заслужил вкусные блинчики с вареньем.

— Ура! Папа привет.

— Привет, сынок.

И только теперь он обращает внимание на меня. Как ей, продажной, лживой удалось буквально за сутки очаровать ребенка? Как может женщина, которая с любовью печет блинчики чужому ребенку, убить своего? Горечь комом встает в горле. Сжимаю кулаки и молча выхожу из кухни. Нет сил видеть это все. Слишком сильно я мечтал о такой жизни, где будет она, я и наши дети…

Ухожу в кабинет, но долго так просидеть не могу. Меня магнитом тянет обратно. Лиза — сильный яд. Но мне нужна отравиться ей снова. Пусть не касаться, не говорить, но хоть посмотреть…

Останавливаюсь в дверях кухни и наблюдаю за ними. Ванька сидит и уплетает один блинчик за другим, с энтузиазмом рассказывая Лизе о своих машинках. Она слушает его с внимательным лицом, иногда задает вопросы.

Смотрю на них, а у самого в ушах треск стоит. Это рушится ледник, который сковывал мое сердце все эти годы… Мне плохо, мне больно, мне дышать нечем… Лизка, змеюка хитрая, меня снова обворожила, сына моего к себе за сутки приучила… Задушить надо гадину… Но сначала залюбить, зацеловать до смерти… Чтобы больше никому не досталась, чтобы навсегда моей была…

— А кораблики нам папа из бумаги сделает. И мы все вместе их пойдем по лужам пускать, — его голос выдергивает меня из тумана боли. — Правда, пап?

Две пары глаз смотрят на меня с ожиданием. И мне совсем туго становится от этих взглядов: полного восторга и надежды Ванькиного и грустно-вопросительного Лизиного. И разве могу я им отказать?

Если бы я заранее знал, какие последствия принесет мое согласие, отказался бы? Нет! Нет! И снова нет! Попросил бы у судьбы еще возможность и снова повторил тот день в подробностях.

Стоило мне сказать да, и атмосфера в кухне изменилась. Натянутость и скованность ушли, воцарила гармония… То волшебство, которое было разлито вчера вечером в Ванькиной комнате, вернулось. Оно окружило меня снова. Мне не просто позволили к нему прикоснуться, я стал частью его. Лиза и Ваня разрешили мне стать частью их маленького, только зарождающего мирка. Это непередаваемое ощущение.

За все годы брака с Алиской мы так и не стали семьей в полном значение этого слова. На людях мы были идеальной парой с прекрасными отношениями, разыгрывали любовь друг к другу. Но в привычной обстановке красивая обертка отлетала, оставляя реальную картину. И она была не так хороша. О том, чтобы жена приготовила мне завтрак, поиграла с сыном в игрушки, сидя в простом халате на полу не могло быть и речи. Мы не вели задушевных разговоров, не лежали в обнимку на кровати, думая о будущем, детях, строя какие-то планы. Каждый жил своей жизнью, своими интересами, изредка пересекаясь за столом, или в комнате сына, но, чаще всего, видясь в постели, ради безумного секса…

А здесь в эту самую минуту все вокруг дышало другой жизнью. Меня словно взяли и перенесли в параллельную реальность. В ту, которая и должна была существовать, будь у нас с Лизой другая жизнь… У нас… Даже спустя столько лет я не разделяю ее и себя, все равно существуем мы…

Лизка заботливо накладывает мне тарелку блины и кладет большую ложку сметаны сверху. А у меня, как у собаки Павлова, слюна по подбородку готова потечь. Смешно даже становится! Смотрю на сына, тот весело уплетает выпечку, и мне передается его задор. Сам начинаю смеяться и шутить.

Дьявол, я готов отдать тебе душу, слышишь! Приди, забери ее, только оставь сделай эти минуты вечностью…

Вот та жизнь, о которой я долгими ночами мечтал, мысли о которой мне покоя не дают все эти годы, из-за которой я топлю себя в алкоголе… Мы с Ванькой соревнуемся в поедании блинов. Лиза смеется над нашими потугами и подкидывает нам на тарелки новые порции горячего. С виду беззаботное утро простой семьи. И только взрослые знают — это слабость, и за нее придется серьезно платить.

Кораблики из бумаги я не делал с пятнадцати лет… В девятом классе, разорвал свой дневник и пускал бумажные корабли по лужам, чтобы Лизу удивить. Удивил, она на меня в тот день так ругалась! А я смеялся от счастья, что ей за меня страшно — родители ругаться будут…

Отрываю глаза от бумаги и встречаюсь с ее взглядом. Помнит, по глазам вижу. И понимаю, хочу сейчас до нее дотронуться, прикоснуться. Просто ощутить мягкость ее кожи. Она быстро разрывает наш контакт и садиться рядом с Ванькой, который тоже пытается что-то смастерить.

— Нет, Вань, это не так. Смотри, как папа делает.

И я показываю. Учу сына мастерить. Втягиваюсь в это процесс с удовольствием. И страшно вдруг становится. Озарение приходит внезапно. За своей ненавистью к миру теряю главное: сына. Чем я лучше отца? Я, как и он, погружен в работу, а мой ребенок растет под присмотром чужих людей. Не уделяю я Ваньке нужного внимания, не играю с ним, говорю и то мало. Он чужому совершенно человеку за день больше поведал, чем мне за столько лет. Малышу родительского тепла и внимания не хватает… От тревожных мыслей ничего не получается.