Ты – моя половинка

Через минуту после отъезда мужа Джемма уже забыла об этом происшествии. Ее воссоединение с Оливером (речь о примирении не шла – они, в общем-то, и не ссорились, и общались вполне спокойно) было невозможно. Она, как и все люди, не имела власти над своим сердцем, которое противилось ее сближению с мужем. Ее действительно не волновала его связь с Бетси Китс-Лоуренс. Но он был виноват. Его первая вина состояла в том, что он не полюбил их сына. Более того, он воспринял его как соперника, хотя это было немыслимо! Джемма прекрасно помнила, что ее чувства к мужу и сыну были разными, но они всегда умудрялись уживаться в ее душе. Возможно, Оливеру не досталось ее любви, такой, какую она испытывала к Карлайлу, но в остальном… Джемма относилась к мужу с симпатией, уважением, признательностью, даже нежностью. Наверное, просто не получалось донести эти эмоции до него: она всегда была скрытной. Взять хотя бы Кэтрин. Как часто мать осознавала, что дочь любит ее? Джемма не признавалась в любви, не сюсюкала, не лезла целоваться и обниматься. Но матери не нужны были осязаемые подтверждения – а Оливеру понадобились. И в этом была его вторая вина.

И ничего уже не вернуть, жизнь расставила все по местам. Джемма была здесь, Оливер – за миллиарды световых лет от нее, в магазине, в Локерстоуне, в этом же доме, на другой половине кровати… А Карлайл… Вроде бы и рядом, но чуть дальше, чем того хотелось бы.

В Ларнихолле Карлайл плохо засыпал. Ему не хватало дома, привычных звуков. Здесь, в закрытом пансионе для мальчиков, больше похожем на монастырь, были такие толстые каменные стены и такие узкие окошки, что сквозь них с улицы не проникал ни один звук. Его окружали гулкое эхо и прохлада каменных переходов. И Карлайлу недоставало ее шагов, шуршания ее домашнего платья, запаха жасмина (с чем он мешается сегодня в складках ее подола?), ее широкой улыбки, веснушек на носу, добрых глаз. Он скучал по своей маме Джемме.

Хотя в остальном в новой школе было даже интересно. Программа здесь была углубленная, и появилось много предметов, которых не было в Локере. Мальчик, которому недавно сравнялось одиннадцать, быстро нашел общий язык со сверстниками. Лишь однажды, в самом начале, вышла стычка.

Как-то вечером, готовясь ко сну в общей спальне, Карлайл полез в шкафчик за фотографией Джеммы. Он смотрел на нее каждый вечер, вспоминая мельчайшие подробности ее образа, чтобы мысленно пожелать ей спокойной ночи. Но в тумбочке фото не нашлось.

– Не это ищешь? – послышался прямо за плечом голосок. Карлайл обернулся – рядом с кроватью стоял Хьюберт, противный мальчишка, старше его на два года. Он небрежно обмахивался фотокарточкой Джеммы.

– Отдай, пожалуйста, – твердо сказал Карлайл, оглядывая мимоходом спальню. Они были одни, голоса остальных доносились из душевых.

– Это кто? Актриса киношная, что ли? Что-то она не особо красивая для актрисы… – усмехнулся Хьюберт.

– Отдай.

– А ты возьми.

Карлайл погнался было за Хьюбертом, тот, перескакивая через кровати, замер у двери.

– Зачем тебе это надо?

– А тебе? Ну кто это, правда? Какая-нибудь доярка с твоей фермы? Ты ж у нас из деревни…

Карлайл с рыком бросился на Хьюберта без предупреждения. Тот сделал рывок в сторону, задел горшок с фиалкой на деревянной лаковой консоли, не устоял на ногах и упал вслед за горшком. Карлайл выхватил фотографию и только тут понял, что случилось. Хьюберт лежал на полу, зажав ладонью коленку, разрезанную глиняными черепками. Было видно, как сквозь пальцы быстро сочилась кровь.

– Больно… Урод, что ты наделал? – Хьюберт, глядя на кровь, мелко задышал и покрылся меловой бледностью. Похоже, он боялся крови. – Мне плохо… Позови кого-нибудь, быстрее!

Карлайл лихорадочно соображал. Если он кого-то позовет, им не миновать выволочки: драки строжайше запрещены, а Хьюберт наверняка сумеет вывернуться. Карлайл, схватив парня за шкирку, поволок к своей кровати.

– Выпусти меня, идиот несчастный! Мне плохо!

– Сейчас все сделаю.

– Что ты сделаешь?

– Обработаю рану. Или тебе придется объяснять мистеру Стэнтону, почему мы дрались.

– Это ты меня толкнул! – едва шевелил языком Хьюберт, теряя нить разговора.

– Ну а я скажу другое. Что ты ударил меня первым…

Карлайл сообразил, что Хьюберт испуган и сейчас ничего не сможет придумать, скажет правду. И сам же поплатится. Но Карлайлу не нужна была такая месть, уж лучше пусть куратор вообще не узнает об этом инциденте. Он нашел мешочек, в который еще дома уложил бинт, вату и флакончик перекиси водорода. Мама давно научила его не плакать, когда он расшибал себе коленки или локти, и как справляться с несерьезными ранами, тоже объяснила. Равно как и отличать несерьезную рану от той, что действительно требует внимания врача. С этой же он вполне справится сам.

Перекись закипела в ране, но кровь остановилась. Карлайл промокнул ватой сгустки и ловко забинтовал коленку.

– Ну вот. Под брюками не будет видно. Пару дней похромаешь чуток, и все.