Ты – моё проклятие

Бабах! Если в чужих глазах можно увидеть, как взрывается личная Вселенная, это, наверное, выглядит именно так.

– Нет, не помню, – решительно качает головой и снова порывается закрыть перед моим носом дверь. – Нашли о чём спросить! Двадцать шесть лет, надо же такое придумать.

За спиной свистят тормоза, хлопают дверцы автомобиля, но я делаю знак рукой, чтобы охрана оставалась на месте.

– Да не дёргайтесь вы. У меня нет цели вас пугать или причинять вред, – говорю, но Екатерина Семёновна всё равно стремительно бледнеет. – Не надо бояться. Это просто охрана, они безобидные.

Она смотрит мне за спину и шевелит губами, будто пытается что-то сказать, но речь отняло.

– Просто вспомните, это важно, – говорю и толкаю калитку, которую уже не так крепко держит Екатерина Семёновна. – Двадцать шесть лет назад. Тамара Нечаева. Сложные роды, она так до конца и не оправилась. Ну?

Маму Бабочки я помню плохо: она много болела и через несколько лет после рождения единственной и горячо любимой дочери умерла. Нечаев так и не женился, хотя о его шалавах и временных спутницах жизни трепались все кому не лень. Моя мать часто вспоминала Тамару – они дружили ещё со школы, после учились вместе в ВУЗе и одновременно познакомились на каком-то празднике со своими будущими мужьями. Елейная херня, романтика, от которой в сухом остатке – пшик. Ну и мы с Бабочкой.

Екатерина Семёновна смотрит на меня и одновременно мимо. Словно решается на что-то, а я жду. Чутьё не подвело, и эта женщина действительно хранит в своём шкафу ни один скелет. Теперь главное – вытрясти тот, что поможет пролить свет на кое-какие странности, которых скопилось слишком много.

Чёрт, чувствую себя долбанным детективом, но уйти без ответов я не могу.

– Проходите, – говорит, наконец, порядком утомив меня красноречивой паузой. – За свои грехи нужно отвечать. Похоже, моё время наступило.

Глава 40

Клим.

– Чай, извините, не предлагаю, – поводит плечом акушерка, а я занимаю место за кухонным столом. – Врач запретил, потому и в доме не держу.

– Обойдусь.

Складываю руки на груди, откидываюсь на стену, а обои в пошлый мелкий цветочек делают комнату ярче и уютнее. Будто попал на кухню к любимой бабушке, которой у меня никогда не было. Но это секундное наваждение, и оно проходит, когда Екатерина Семёновна ставит на середину стола хрустальную пепельницу. Рядом возникает пачка не самых дешёвых сигарет и фирменная зажигалка с серебристым тиснением – гравировка с чьими-то инициалами, но у меня нет ни времени, ни желания вчитываться в набор витиеватых букв и разгадывать ребусы.

– Но могу предложить коньяк, – замечает и лезет в белый «совдеповский» шкафчик, из которого извлекает на свет бутылку элитного Мартель Шантелу. Будто предугадав моё удивление, добавляет: – У меня хорошая клиентская база. Щедрые люди, а я хороший специалист.

– Бога ради, – взмахиваю рукой, а на губах Екатерины Семёновны мелькает усталая улыбка.

– Люди вообще становятся чрезвычайно благодарными и расточительными, когда дело касается здоровья их детей. У вас, Клим, есть дети? – бьёт наотмашь вопросом, а я непроизвольно сжимаю кулаки до хруста суставов. – Мне кажется, Пётр был бы рад узнать, что его сын счастлив, а его дом наполнен детским смехом.

Сцепляю зубы до боли, готовый наорать на чрезмерно любопытную женщину. Сама того не зная, акушерка разбередила рану, которую я всеми силами пытался экстренно заштопать. Вот бывает, когда люди непроизвольно и без злого умысла ковыряют раскалённым металлическим прутом в самом болезненном.

– У меня была… дочь, – прочищаю саднящее горло, пытаюсь выкашлять удушающий комок, но в итоге забиваю на это. Потому что боль – она не в гортани, она в душе. И от неё так просто не избавиться.

– Простите, я не знала, – в голосе мелькает искреннее раскаяние, а я отмахиваюсь от чужих соболезнований, потому что не имею права единолично присваивать это горе себе.

Потому что я жил столько лет и не знал, что Лиза была в моей судьбе. Это перед Бабочкой нужно становиться на колени и просить прощения до хрипоты, до сорванного голоса и вырванного из груди сердца. Но не у меня.

– Я за рулём, – объявляю, хотя выпить хочется нестерпимо. Слишком уж много всего накопилось внутри, но алкоголь ничему не поможет. Только хуже сделает, а хуже уже некуда.

Екатерина Семёновна коротко кивает, но бутылку не прячет. Она не похожа на выпивоху, но коньяк этот несчастный, словно остров в океане – помогает не утонуть в бушующих водах.

– У меня мало времени, – пытаюсь поставить разговор на нужные рельсы, и Екатерина Семёновна втягивает носом воздух, а кожа на щеке пару раз подрагивает. Нервный тик, не иначе.

Она тянется за сигаретой, зажимает фильтр крепкими узловатыми пальцами, а под тонкой бледной кожей рук с россыпью веснушек проступают голубые венки.