Ты - наша

Прямо в самый центр сначала одной ладони, потом второй! И меня дергает током от этих простых, и, казалось бы, невинных прикосновений.

Замираю, не в силах сделать хотя бы еще одно движение, завороженная запредельной интимностью момента.

Смотрю на склоненную темноволосую макушку, и, кажется, дрожу от напряжения и возбуждения.

Странное раздвоенное состояние накрывает с головой: так резко все, так внезапно!

Вот только что я на полу лежала, а парни собирались, да что там собирались! — дрались уже опять!

А сейчас я на диване, а Лешка — каменной покорной глыбой — передо мной на коленях. И губы его обжигают, хотя, вроде бы, ничего такого не делают… И раньше он себе больше позволял, куда больше! Но почему-то именно сейчас его горячее дыхание на чуть болящих ладонях будоражит настолько, что дышать тяжело.

И в глазах — мушки белые…

И шепот, тихий такой, взволнованный…

— Малыш… Малыш… Больно ударилась? Прости меня, прости… Дай гляну, где… На коленки упала? Дай посмотрю…

И я не сразу, далеко не сразу понимаю, что шепот этот — не Лешкин!

И так же не сразу понимаю, что меня трогают еще одни руки. Не менее горячие и куда более наглые!

Потому что Лешка словно замер передо мной на коленях, и гладит, гладит губами ладони, посылая миллионы мурашек по всему телу, вызывая томную, сладкую слабость, безволие… И этим безволием вовсю пользуется Лис!

Присутствие его очень ощутимо, этот наглец сидит в ногах и вовсю гладит мои ступни и лодыжки. Ступни — голые уже, хотя вот только что дутики были на них. И носки. А сейчас — ничего! Обжигающе откровенные прикосновения к обнаженной коже — словно клеймят меня, больно даже! Сладкой, мучительной болью.

Я дергаюсь, осознав произошедшее, снова со стороны глянув на ситуацию, где я опять между двумя парнями. И каждый из них трогает меня! Пока что довольно невинно… Или нет?

Камень, судорожно вдохнув подрагивающими ноздрями запах моей кожи, неожиданно впивается губами в суматошно бьющуюся венку за запястье…

Боже, нет! Это вообще не невинно!

— Блять… Джинсы эти… Не посмотришь нихера… Малыш, снимем? Да? Только посмотрим, что там… Вдруг, ссадина?

Боже-е-е… Не-е-е-т…

Темная, душная, не позволяющая думать и принимать решения паника накрывает с головой.

Я бессильно смотрю, как Камень, вообще не обращая внимания на то, что делает с моими ногами Лис, мягко продвигается губами все выше и выше по рукам: от запястий, к внутренней стороне предплечий, к сгибу локтевому. И это так чувствительно… Я никогда, никогда не думала, что у меня вот тут, именно тут, настолько остро, настолько волнующе все ощущается. И сладко мне от этих прикосновений, жадных и одновременно просительных. И больно, потому что каждый поцелуй — в сердце отзывается, током крови несется в голову, выключая там последние резервы, отвечающие за осознанность…

Обезумевшая, я не понимаю, как и в какой момент с меня слетают джинсы, и только вздрагиваю всем телом, когда к обнаженной коже бедер прикасаются опытные, такие неожиданно властные руки.

Растерянно перевожу взгляд с темноволосой макушки на светловолосую…

И крепко зажмуриваюсь, трусливо отказываясь верить в происходящее, когда Лис, сведя с ума внезапно темным, пристреливающим взглядом, наклоняется и целует… колени!

Что-то бормочет при этом, сбивчивое, непонятное, жаркое…

Их слишком много, этих прикосновений, этих поцелуев, опытных ладоней на мне, жарких губ, безумного умоляющего шепота, и все более требовательных ласк…

И это надо остановить, пока не поздно… Хотя, поздно же… Поздно… Но как они могут… Так?

И я?

Как я могу?

— Маленькая… — Камень, ревниво кольнув взглядом в сторону Лиса и оскалившись, но почему-то не остановив его, жарко и нежно гладящего мне уже не колени, а бедра, все выше и выше, тянет к себе за талию, проводит ладонями по рубашке, и пуговицы расстреливаются от этого легкого касания, словно пули, вхолостую летящие в разные стороны. — Можно? Можно?

Что можно? Что?

Я задыхаюсь, хочу запахнуться, но не успеваю, потому что в этот момент Лис добирается до верха бедер, проводит пальцами прямо по трусикам, и мне стыдно и сладко!

Вспоминается, как он уже делал так! И что я при этом чувствовала! И как смотрел на меня в этот момент Камень, какой жесткий, жестокий даже, обволакивающе-острый был у него взгляд тогда…

Воспоминание это накладывается на происходящее, и меня трясет еще больше, а голос пропадает.

Лешка, так и не дождавшись от меня разрешения на что-то, и, видно, решивший, что, раз отказа нет, значит, я согласна, жадно прижимается губами к ложбинке между грудей, и я растерянно цепляюсь за его плечи, смотрю на его макушку, а Лис ловит мой взгляд, усмехается, порочно невероятно, проводит пальцами опять по белью, а затем подносит пальцы к носу, и зрачки его расширяются, как от кайфа…

— Мокрая, малыш… — хрипит он, и Лешка, услышав это, вздрагивает, вскидывает на меня взгляд, неверяще смотрит в мое лицо.

И мне снова стыдно!

Потому что в лице моем, наверно, что-то странное они читают, что-то развратное, то, что контролировать не получается никак.