Ты погляди без отчаянья… (стихотворения)

                О мой Пресветлый!
                Когда несметной,
        Разгоряченною толпой,
Вздымая пыль клубами за собой,
        Проходят нечестивцы мимо
И загрязняют лик прекрасный твой,
Душа скорбит и боль неисцелима.

                В слезах я говорю:

                «Прекрасный мой!
        Возьми свой жезл и стань судьей!»
                Но что я зрю?

Врата суда открыты день и ночь,

Вершится суд всегда, и день и ночь,
Но даже первые лучи рассветов ясных
Не гасят блеска глаз кроваво-красных,
И даже лотосов благоуханье
Не заглушает смрадного дыханья,
А в сумерках, когда отшельник-вечер
Затеплит звезд бесчисленные свечи,
Семь Мудрецов[45] взирают с высоты
На буйный бред в пыли бредущих мимо
Твоей непостижимой доброты:
Душа моя скорбит неудержимо!
                Прекрасный мой,
                В тиши лесной
Твой правый суд и в птичьем пенье,
В жужжанье пчел и ветра дуновенье,
В цветах и в трепете листвы весенней,
Над берегом, лобзаемым волной.

                О мой любимый!

                Неукротимы
        В безмерной алчности слепой,
        Они крадутся за тобой,
                На все готовы,
Чтобы похитить светлые покровы
И скрыть под ними сердца пустоту
И вожделений грязных наготу.
Они любовь попрали, истерзали,
                Повергли в прах…
Нет сил терпеть, не вынести печали!
И я к тебе взываю, весь в слезах.
        Я говорю: «Любимый мой!
Возьми не жезл, а меч, и будь судьей!»
        Но что я зрю?

Над злобой их ты слезы проливаешь,

        Как мать детей, прощаешь,

Грудь подставляешь стрелам их мятежным,

На ненависть любовью отвечаешь,
        На ярость – взором нежным.
                О мой любимый!
                Твой суд незримый
В любви, переборовшей все страданья,
И в верности, не знающей сомненья,
И в дружбе, что прошла все испытанья,
В ночах разлуки, полных ожиданья,
И в трепетных рассветах возвращенья,
Омытых кроткими слезами всепрощенья.

        О Рудра[46]

, повелитель грома!        Тупою жадностью влекомы,
        В твой храм они вошли тайком,
                Как воры в дом,
                И завладели
Святыней, что хранилась там доселе.
Но с каждым часом ноша все тяжеле,
Гнетет их души тягостным ярмом, —
Они согнулись, сникли, ослабели…
И я, рыдая, говорю с мольбой:
«Прости их, Рудра мой!»
                Но что я зрю?!

Снисходишь ты грозой необоримой,

                Неудержимой,
Неправедное с них срываешь бремя,
Украденное в ветре развеваешь,
                В прах повергаешь,
                Карой их прощаешь…
О Рудра мой, ужель настало время?
Да, вижу я теперь: твое прощенье —
        Гремящих молний мщенье,
        Тьма светопреставленья,
                Ливни крови…
Тем милостивей суд, чем он суровей!

Жизнь и смерть