Ты помнишь, товарищ… Воспоминания о Михаиле Светлове

Вот я вижу его шагающего взад-вперед по комнате в проезде Художественного театра. Работая, думая, фантазируя, он никогда не сидел за столом. Вышагивал километры, как он сам говорил. Я иногда думал: может быть, поэтому он такой худой?

Вот он идет по Москве, по улице Горького, чуть наклонившись вперед, как бы ничего не видя, всегда думая о чем-то своем. На нем длинноватое коричневое пальто, большая кепка. Он странно неуклюж и изящен. Всегда без кашне и без перчаток.

– Это я сам себя так закалил. Я никогда не простуживаюсь.

Навстречу идет знакомый:

– А, Миша! Как жизнь?

– Постепенно.

– Как здоровье?

– Вскрытие покажет.

Светлов торопится расстаться со случайным собеседником. Спрашиваю, кто это.

– Как его… ну, забыл фамилию. Короче говоря, как сказал бы Боря Левин, это не лучшее из отбросов человечества. – И добавляет: – Я не хотел бы остаться с ним в осажденной крепости.

Вот он, собранный, не показывая, что волнуется, читает нашему театру одну из последних своих пьес – «Человеческая должность». Читка проходит с триумфом. Он счастлив, но выражает это скупо:

– Посмотрим… Ну, так зайдем куда-нибудь?

Вот он звонит ночью или рано утром:

– Старик, послушай, кажется, я сочинил что-то маловысокохудожественное.

Читает стихи.

– Ну, как?

Хвалишь, высказываешь свои соображения.

– Так это же только черновик. Надо еще поработать.

Тяга к людям, к общению с людьми самыми различными, стремление радовать, удивлять шуткой, рассказом, эпиграммой, черпать от них, создавая все время атмосферу творчества, – это было воздухом его работы. Очень давно, слушая разговор о хороших и плохих людях, он как бы нечаянно обронил фразу:

– Все-таки люблю я этих двуногих…

Светлову, как и всякому большому поэту, присущ был дар предвидения. Он интуитивно угадывал. Написанная в 1926 году «Гренада» десять лет спустя, во время испанских событий, стала мировым стихотворением.

А вот другой, уже личный, пример.

Мы родились с Михаилом Аркадьевичем в один день -17 июня. Только он был старше меня на год. Если мы оба в этот день бывали в Москве, то обычно праздновали его вместе. Так было и 17 июня 1941 года. Собрались в ресторане «Арагви». Михаилу Аркадьевичу исполнилось в тот год тридцать восемь лет, мне – тридцать семь.

Друзья попросили Михаила Аркадьевича написать стихи по случаю двойного праздника. Стихи не получились, но начало запомнилось:

Смерть звонит по телефону:
– Тридцать восемь, тридцать семь!

Через четыре дня началась война.

За два года до кончины, когда ни он, да и никто еще не знал о его смертельной болезни, Светлов писал:

…Близок, близок мой последний час,
За стеной стучит он каблуками.
Я исчезну, обнимая вас
Холодеющими руками.

Рано ушел он от нас. Если бы он прожил еще несколько лет, мы узнали бы нового Светлова.

Роберт Рождественский

Какие памятники
ставятся волшебникам?
Из мрамора?
Из бронзы?
Из стекла?
Довольствуемся
слабым утешением,
Что нас позвали
Важные дела.
Так повелось,
что вечера задымлены,
И опровергнуть
ничего нельзя…
При жизни –
Рядовые собутыльники,
А после смерти –
Лучшие друзья…
Однажды в полдень
сказку встретить можно.
Не проходи и запросто присядь.
А сказка
курит,
Пьет коньяк с лимоном
И спрашивает:
«Как живешь,
босяк?..»
И вот уже
Сначала жизнь задумана!
Построен за ночь
город на песке…
Сидит на стуле
Добрая,
Сутулая
Романтика
в усталом пиджачке.
Она и не кончалась – время
не было.
Она не отдыхала –
Век
не тот.
Она, прервав остроты,
нежно-нежно
На солнце
руку тонкую кладет.
Молчит.
А пальцы слушаются слабо,
И непривычно тихо
за столом…
Струится и подрагивает
слава,
Как воздух
Над пылающим костром.

СВЕТ ТАЛАНТА. Вера Инбер

В 1922 году я поселилась в Москве. Нелегкое время… Хотя у меня было уже три поэтических сборника, я переживала некий кризис. Старый мой читатель был утрачен, новый не приобретен, а главное – не было обретено ощущение времени…