Ты помнишь, товарищ…

В афише числился один из популярных молодых поэтов. Он опаздывал, и какая-то часть аудитории, пришедшая главным образом ради него, посылала все время записки в президиум – почему нет их любимца?

А он вообще предпочитал появляться с опозданием. Взял себе за правило выходить на эстраду посреди вечера, отдельно от всех, чтобы публика, предварительно поволновавшись, бурно выражала свою радость – все же прибыл!

Выступление между тем давно началось. Дошла очередь до Светлова. Был он не очень в ударе,- может быть, плохо себя чувствовал.

– Случается такое,- объяснял он потом,- как говорят шоферы, «искра пропала». И с этим ничего не поделаешь.

Точно чувствующий реакцию зала, он не ждал в тот вечер особых рукоплесканий. Ну что ж, не задалось – бог с ним… Он вообще не гнался за эстрадными победами.

И вдруг, когда он кончил читать стихотворение, в зале возник непонятный гул, аплодисменты, поначалу просто одобрительные, стали, как это принято писать в стенограммах, бурными.

Светлов сперва даже растерялся, но, скосив глаза в сторону президиума, все понял.

Дело в том, что из-за кулис, используя паузу между стихами, вышел и занял место за столом тот самый модный. И весь грохот относился главным образом к его появлению.

Михаил Аркадьевич сделал вид, что ничего этого не заметил. Он выждал, когда зал начал успокаиваться, лукаво прищурился и сказал:

– Спасибо. Давно я не имел такого успеха.

Наступила внезапная и полная тишина. Аудитории стало стыдно. А через секунду аплодисменты возобновились с новой силой. Но теперь они были адресованы Светлову, именно Светлову, только Светлову. И сам опоздавший горячо бил в ладони, полагаю, не по той лишь причине, что пытался загладить неловкость, а совершенно искренне.

Михаилу Аркадьевичу, который собирался покинуть трибуну, пришлось читать еще и еще, и он обрел «искру» и прошел «первым номером», как ему и полагалось.

Вот чем обернулось шутливое замечание по поводу аплодисментов, адресованных любимцу публики.

Если вдуматься, это был блистательный урок, многому научивший всех сидевших в зале.

…Девушке, которая после поэтического вечера, бесцеремонно растолкав всех, получила вне очереди автограф Светлова, а затем стала еще произносить восторженные банальности, явно задерживая других, Михаил Аркадьевич – и надо было видеть его в эту минуту! – сказал: «Имейте в виду, я терпеть не могу, когда в меня влюбляются только за мою внешность».

…На писательском собрании прорабатывали пьесу, перед этим обруганную в газете «Советская культура». Доклад делал критик, известный своим разгромным стилем.

Светлов печально заметил:

– Вы знаете, кого напоминает мне наш докладчик? Это тот сосед, которого зовут, когда надо зарезать курицу.

…В кругу друзей он, смеясь, рассказывал:

– Давний знакомый, плохо чувствующий поэзию, очень грубый и толстокожий, знаете, такой «интеллектушко – буйная головушка», спросил меня: «Вот я все слышу: образность, образное мышление. Почему нельзя писать просто, чтобы все понимали?» Я в ответ рассказал ему старый анекдот – это соответствовало уровню вопроса, да и общему уровню развития собеседника. Анекдот такой. Два человека смотрят голливудский боевик с ужасами, убийствами, кровью. Один другому говорит: «Как страшно, у меня даже мурашки по спине бегают». Второй отвечает: «У меня тоже. Одну я уже поймал». Вот этот второй не понимал, что такое образное мышление. Из него вышел бы неплохой редактор… Мой знакомый обиделся: «Вечно вы с вашими штучками. Несерьезно…» Но все-таки я думаю, он получил первоначальное представление о том, что такое художественный образ…

Светлов ненавидел ханжество.

Существовало когда-то в Москве, на улице Горького, заведение «Коктейль-холл». Пьяных вытрезвителям оно поставляло не больше, чем другие рестораны. Но на него с особой яростью ополчились фельетонисты. Это была пора гонения на узкие брюки, а слово «стиляга» считалось самым бранным.

Кто-то сфотографировал в «Коктейль-холле» режиссера детского театра, а «Вечерная Москва» напечатала эту фотографию с соответствующими комментариями.

Я встретил Светлова на улице Горького, неподалеку от дома, где он тогда жил.

– Читали «Вечерку»? – спросил он.- Черт знает что! Зачем обидели человека? Я знаю этого режиссера. Скромный, интеллигентный малый. Болен туберкулезом. Никакой он не пьяница. Мало ли настоящих алкоголиков и дебоширов? Нет, обрадовались – режиссер! Сенсация!

Мы проходили мимо злополучного заведения. Светлов заглянул и спросил швейцара:

– Еще не прикрыли вас?

Старик вздохнул:

– Нет, но план горит, Михаил Аркадьевич. Место наше опозорено.

– Придется поддержать ваш план.

– А не боитесь? Не ровен час, сфотографируют.

– Я не фотогеничен,- сказал Светлов.

Конечно, далеко не всегда Светлов преследовал назидательную цель. Юмор его был многогранен, часто в шутках отражалось присущее Михаилу Аркадьевичу добросердечие. Необыкновенно чуткий, он умел в нужную минуту поднять настроение товарища, расшевелить приунывшего, заставить ответно улыбнуться.