Ты пожалеешь

— Гореть мне в аду, но я это сделаю… — Он ослабляет хватку и помогает мне встать на ноги. Поправляет шарф и воротник. И щелкает по носу.

— Что ты сделаешь? — пристаю я и тяжело дышу. — Ты о чем?

Вероятно, я слишком испорчена и неправильно поняла его фразу, и он указывает на старый стол для игры в домино в глубине двора.

— Приглашу на танец.

Он тянет меня за собой по скользким дорожкам, продирается через кусты и кучи заиндевелой листвы, влезает на деревянную столешницу и протягивает руку:

— Прошу… — Принимаю приглашение, неловко карабкаюсь и встаю рядом.

— Музыки нет. Но можно просто пообжиматься! — Он сгребает меня в объятия и кладет подбородок на плечо. Мы настолько близко, что кажется, будто наши души тоже прилипают друг к другу, и уже не понять, где чья…

Над головой голые ветви царапают небо, город спит, люди смотрят сны.

Мир не знает, как я люблю этого парня, а мне хочется об этом кричать.

Зарываюсь носом в его воротник, вынуждаю его поднять голову и дотрагиваюсь губами до теплой кожи под мочкой.

— Что ты делаешь? — смеется Харм, отстраняясь, но я удерживаю его шею ладонями и продолжаю целовать, облизывать и кусать. Он поддается — расслабляется и смиренно ждет, но сердце под его курткой стучит как сумасшедшее.

Наконец я отрываюсь и с азартом оцениваю результат — в отсветах дальнего фонаря на шее Харма виднеется темное пятнышко.

Он снова позволил мне действовать на свое усмотрение и не остановил. Неужели мальчик и правда пропал?..

— Пусть в понедельник в гимназии увидят, что тебя не только избили, но и… — хихикаю я, он цепляется к слову и смеется:

— Но и… что? Что ты еще хочешь со мной сделать?

— Ничего!

Я спускаюсь на мерзлую землю и шагаю в неизвестность, но внезапное смутное подозрение сменяется озарением: этот двор мне знаком.

Этот двор я теперь каждый день вижу из окна!

Останавливаюсь, как вкопанная, и возмущенно вопрошаю:

— Какого черта, Харм? Как мы тут оказались?

— Мы идем к тебе. — Он нагоняет меня и подталкивает к подъезду. — Ты призналась мне, и я должен загладить косяк. Я же обещал.

Выходит, я не ослышалась и правильно поняла все намеки, и от этого осознания начинает подташнивать. Я не уверена, что готова переспать с ним после того, что он сделал. Не уверена, что смогу переплюнуть Катю и затмить девчонок, что были у него до меня… А его вечная осведомленность о моих делах слегка пугает.

Но я безропотно поднимаюсь по темной лестнице, достаю из сумки ключи, поворачиваю их в замке и впускаю свое солнце в тесный, пахнущий ветхостью коридор.

Харм шарит ладонью по стене, включает свет, преспокойно вешает на крючок куртку и шапочку, избавляется от ботинок и осматривается:

— Мило, Ника. Наверное, у нас с тобой один дизайнер интерьеров… Мне нравится. Останусь до утра.

— Мы не уместимся на диване! — брякаю я и натыкаюсь на его похабную ухмылку.

— В тесноте, да не в обиде… — Он подмигивает, а у меня от волнения немеют пальцы.

Харм разматывает мой шарф, расстегивает пальто и заботливо относит его к своей куртке.

— У тебя было много девушек? — Я нервно вглядываюсь в его дьявольские непроницаемые глаза, но неожиданно вижу в них зеленое спокойное море.

— Нет, — смеется он. — Но я знаю, что девчонки вообще заморачиваются на этой теме — им нужны чувства. Любовь. И они реально до фига мучаются, когда не получают этого от парня, который им нравится… Сестра рассказала, — помолчав, добавляет он.

— Что же ты еще от нее узнал? — скептически хмурюсь и скрещиваю руки на груди в защитном жесте.

— Что нелюбовью можно убить. — Тонкая струйка крови устремляется к его верхней губе, а на щеках проступает болезненная бледность. Харм матерится, бежит на кухню и открывает оба крана.

Спешу за ним, щелкаю выключателем, и тесное пространство заливает желтый свет. Одинокая гирлянда украшает оконный проем, в вентиляционной решетке колышутся пыль и паутина, натужно гудит престарелый холодильник.

Еще вчера в этом запустении мне хотелось выть, а сейчас обстановка выглядит ламповой, уютной и милой.

И самый важный для меня человек — здесь. Разве есть причины не доверять ему после всего, что сегодня произошло?

— Хорошо. Оставайся… — Я сдаюсь и прячусь в душе.

Долго стою под горячими струями, торгуюсь с собой, рассматриваю отражение в мутном зеркале, улыбаюсь и эротично подмигиваю ему, но, признав полное поражение, все же влезаю в растянутый спортивный костюм и, глубоко вдохнув, выхожу наружу.

По-хозяйски расположившись за кухонным столом, Харм доедает ресторанную еду, принесенную накануне Артемом.

— А вот и ты! — кивает он, стаскивает с моих волос полотенце, вскакивает и закрывается в ванной.

Заглядываю в пакет — в нем нетронутой лежит моя порция, и веки щиплет от слез.

Это не игра в семью. Когда вместе смешно и тепло, хочется валять дурака, умирая от желания смотреть друг на друга… и, не раздумывая, друг за друга умереть — это и есть настоящая семья.

Пусть я давно растеряла всю уверенность в себе, но Харму я доверяю.

Он раскрыл почти все карты, доказав, что хочет быть со мной.

Убрал шипы и обязательно позволит заглянуть в свою душу. Он позволит, или я не буду собой.