Ты принадлежишь мне!

– Все ваши расходы уже покрыл господин Тарасенко.

– Понятно.

Впрочем, этого и следовало ожидать.

Как только врач покидает палату, я вскакиваю с постели, вызываю такси и как метеор начинаю одеваться, пока Тарасенко занял ванную.

Ничего страшного, в гостинице приведу себя в порядок. Лишь бы поскорее сбежать отсюда, благо в сумочке есть большие черные очки, закрывающие добрую половину моего лица, и можно спрятать за ними опухшую мордашку.

На одевание у меня уходит ровно три минуты. Открыв дверь палаты, я уже намереваюсь сбежать, однако мне преграждают путь два амбала.

– Прочь с дороги, – со злостью цежу я.

– Простите, Кристина Эдуардовна, но Евгений Николаевич просил его подождать, – вежливо отвечает один из амбалов, не реагируя на мой грубый тон.

– Это еще зачем? – с удивлением спрашиваю, а сама уже роюсь в сумочке, чтобы найти звонящий телефон, и раздраженно бурчу: – Я на такси опаздываю!

– Затем, что мы поедем вместе, – слышу голос Тарасенко. Обернувшись, не успеваю среагировать: он выхватывает телефон из моей руки, и отвечает на звонок:

– Да, вызывали, но планы поменялись, не поедем. Сейчас оплатим неустойку.

Я открываю рот, чтобы возмутиться, и тянусь за телефоном. Тарасенко, не обращая внимания на моё возмущение, убирает его во внутренний карман серого пиджака и командует одному из охранников:

– Федор, сбегай, оплати неустойку.

– Какого хрена! Верни мой телефон сейчас же! – злобно шиплю на весь коридор.

– Он временно побудет у меня, – бескомпромиссным тоном заявляет Тарасенко и, подхватив меня под руку, не давая возможности вырываться, выводит в коридор.

– Ты совсем сбрендил?! Отпусти меня немедленно, – раздраженно рычу, пытаясь вырваться из жесткого захвата.

– Кристина, я с тобой пытался поговорить, но ты меня игнорировала. Значит, теперь я буду тебя игнорировать, – спокойно отвечает этот изверг и продолжает переть меня, как на буксире, вдоль коридора. А второй амбал идет спереди, расчищая нам и так пустую дорогу.

Я пытаюсь сопротивляться, наступаю каблуками на ноги Тарасенко. Но этот гад, выругавшись сквозь зубы, подхватывает меня, перекидывает через плечо и заносит в лифт, как мешок картошки.

Ровно одно мгновение я нахожусь в шоке от действий этого психа, а затем с силой ударяю его кулаком по спине и возмущенно, уже не сбавляя тона, кричу:

– Отпусти меня немедленно, ты с ума сошел, хочешь меня опозорить?

На что он лишь весело хмыкает:

– Отпущу, если пообещаешь, что будешь вести себя благоразумно и позволишь довезти тебя до отеля. И думай быстрее, уже наш этаж.

Глотая злость, обиду и зарождающийся страх, я понимаю, что выхода нет. Лисовские, чтоб их… черт побрал, не должны узнать, что я побывала в этой больнице, а тем более при таких обстоятельствах! А если устроить скандал, то до них наверняка дойдет этот инцидент. Набрав в легкие воздуха, бессильно выдыхаю:

– Обещаю, что буду вести себя спокойно…

…пока мы не уберемся отсюда как можно дальше.

Тарасенко мгновенно ставит меня на ноги и даже помогает одернуть одежду. Я достаю очки из сумочки и быстро надеваю их. Спустя минуту мы чинно выходим из лифта.

Внутри все кипит от негодования, но на лице играет безмятежная улыбка, ровно до того момента, пока мы не садимся в машину.

Здесь можно уже не притворяться. Машина трогается с места, и я, прищурившись, с завистью смотрю на свежую физиономию мужчины. Глаза чистые, лицо не опухшее… никаких последствий вчерашнего перцового заряда.

Р-р-р… вот ведь гад везучий, а!

Тарасенко, кстати, с не меньшим интересом смотрит на меня. Вот только прочитать, какие именно эмоции он испытывает сейчас, я не могу. И потому, не выдержав давящей тишины, спрашиваю:

– Что тебе от меня надо?

– От тебя? – приподнимает он бровь. Да настолько искренне это делает, словно и правда удивлен моему вопросу. Но я не собираюсь вестись на эту игру и продолжаю пристально смотреть в глаза своему врагу, ожидая ответа.

Через минуту нашей игры в гляделки первым сдается Тарасенко. И, растянув губы в грустной улыбке, ошарашивает меня:

– От тебя, Кристина, мне нужна только ты сама. И ничего более.

– А-ха-ха-ха, очень смешно! А теперь давай серьезно, – угрюмо отвечаю я, старательно не замечая, как очень глубоко внутри что-то ёкает.

Скажи он это тринадцать лет назад, той влюбленной семнадцатилетней глупышке – и она бы от счастья прыгала до потолка, хлопая в ладоши. Жаль, что её больше не существует, а есть лишь тридцатилетняя циничная стерва, потрепанная жизнью.

Хотя нет… не жаль. Совсем не жаль.