Ты (СИ)

                 — Почему бы нет? — ответила я. — Я пока свободна, у меня ещё есть несколько дней отпуска. Обращайтесь.

                 Ксения просияла белозубой зачаровывающей улыбкой.

                 — Спасибо вам, Лёнечка... Можно тогда ваш телефон, чтоб мы могли обсудить, как будет удобнее всё это сделать?

                 Под твоё угрюмое молчание мы обменялись номерами телефонов. Ничего опасного и двусмысленного я во всём этом не усматривала, хотя, если на секунду предположить, что статья — лишь предлог, Ксения представала в качестве весьма ловкой особы, способной уводить чужих девушек буквально из-под носа у их половин — ну, или, по крайней мере, весьма дерзко завязывать с ними знакомство. Я абсолютно не собиралась заводить с ней какие-либо интрижки: на моём пальце был символ нашей с тобой любви, но Ксения была всё-таки чертовски обаятельна. Она притормозила у аптеки и купила там эластичный бинт, обезболивающий гель и таблетки для меня. Когда мы подъехали к нашему дому, она открыла дверцу и помогла мне выбраться из машины, даже хотела проводить до самой квартиры, но ты сказала вежливо, но твёрдо:

                 — Большое вам спасибо, что подбросили нас. Теперь-то уж мы дойдём оставшиеся несколько шагов.

                 Ничуть не обескураженная твоей суровостью, Ксения лучезарно улыбнулась мне и сказала:

                 — Созвонимся, Лёнечка. Было безумно приятно с вами познакомиться... — И добавила: — И с вами, Яна. Вы достойны уважения. Ну, а ваша девушка, — не удержалась она от последнего комплимента, — поклонения.

                 Твоя рука заботливо поддерживала меня, когда мы поднимались по лестнице. Дома я намазала ногу гелем, забинтовала и приняла обезболивающее. Устроившись на диване, я прижала к ноге пакет со льдом из морозилки, а ты отправилась в ванную. Оттуда послышался шум и плеск воды.

                 После душа, не сказав мне ни слова, ты ушла в студию в одной майке и трусиках-боксерах. Я откинула голову на диванную подушечку и хныкнула. Эта недосказанность возводила между нами стену, и это было самой ужасной, самой невыносимой пыткой. Страшнее твоего молчания не существовало ничего. 

                 Прихрамывая на больную ногу, я достала из сумки-холодильника так и не съеденную тобой ежевику — тоже квёлую и грустную, утратившую товарный вид и немного пустившую сок. Есть её уже не хотелось, и я убрала её в морозилку — может, сделаю что-нибудь потом из неё. Положу в кисель или испеку ягодный пирог.

                 Поговорить с тобой мне удалось только поздно вечером, когда ты пришла в спальню и улеглась рядом, повернувшись ко мне спиной — небывалое дело и плохой признак. Из-за жары мы спали, ничем не укрываясь: шумновато работающий кондиционер на ночь приходилось выключать. Придвинувшись, я дотронулась до твоего плеча. Кожа была чуть липкой.

                 — Ясь... Ну, ты что сегодня устроила, а? — начала я тихо и не то чтобы укоризненно, а скорее наоборот — виновато. — Совершенно незнакомый человек, с которым меня ничто не связывает... Мы просто общались, а ты... Отелло, блин. Разве так можно? Ревность — это, вообще-то, выражение недоверия. Ты не веришь в то, что я люблю только тебя, и больше никто мне не нужен. Не веришь, что я не собираюсь тебе ни с кем изменять... Не веришь, что вот это кольцо, которое ты мне надела — не просто украшение для меня. Знаешь, такое недоверие унизительно.

                 Ты устало застонала.

                 — Птенчик, ладно... Давай спать. Проехали.

                 — А "проехали" — как это понимать? — спросила я, не удовлетворённая, а даже слегка обиженная таким ответом.

                 — Так и понимать, — буркнула ты в подушку. — Замнём для ясности. Спи давай.

                 Ты умолкла, а я, закусив уголок наволочки, зажмурилась, чтобы сдержать слёзы. От горечи и тоски хотелось выть. Чувство недоразрешённости, невыясненности просто сводило с ума, скребло и грызло мне сердце. Ты отгородилась от меня стеной, сквозь которую я не могла пробиться, только разбивала в кровь кулаки...

                 У меня всё-таки вырвался всхлип. Я тут же заткнула себе рот подушкой, но слишком поздно: ты, конечно, услышала.

                 — Лёнь, ну вот ещё, — проговорила ты через плечо. — Не реви. Говорю же — проехали. Забудь, ерунда всё.

                 — Уть, это не ерунда, — дрожащим от слёз шёпотом ответила я. — Веришь ты мне или нет — что может быть важнее?

                 — Ну, всё, всё, всё. — Ты повернулась ко мне, и твои чуткие пальцы вытерли мои мокрые щёки. — Верю, птенчик. Успокойся и спи.

                 Твои тёплые губы прильнули к моим. Тихий чмок в темноте — и ты повернулась на спину, закинув руку за голову: очертания твоего острого локтя в темноте проступали на фоне окна.