Дома события приняли драматический оборот. Мои дети смеялись надо мной, пока я делал домашнее задание и выписывал слова в специальную тетрадку. Я проклинал и Джери, и Рим, и самого себя. На второй урок Ромул не явился. Оба часа Даскалова гоняла меня по пройденному материалу и давала упражнения на закрепление. Я чувствовал себя сыном Паганини и готов был поколотить болгарского беллетриста. Когда же наконец все римляне снова были в сборе и учительница попросила показать домашнее задание, Джери Марков сделал заманчивое предложение:
— Товарищ Даскалова, давайте мы сначала с вами рассчитаемся.
— Вы отказываетесь от занятий? Что ж, это разумно.
— Ни в коем случае! Просто давайте мы оплатим вам прошлые уроки.
— А почему именно сейчас? Лучше в конце занятия.
— Нет-нет. Не будем откладывать. «Оплаченные счета — добрые друзья».
— Ну ладно. Три урока по два лева — всего шесть левов.
— Как по два?! По пять левов!
— Да нет же, — смутившись, покраснела учительница. — Я беру по два лева за урок.
— Нет. У нас специальные требования и специальные тарифы. За три занятия пятьдесят левов.
Джери торжественно полез во внутренний карман, и улыбка тут же исчезла с его лица.
— Черт побери, я забыл кошелек. Мы играли в карты, и я оставил его на столе.
Нет, Джери не хитрил. И не жадничал. Наоборот, ему доставляло удовольствие демонстрировать, что у него есть деньги и что он может сорить ими. Хорошо, что у меня оказались 50 левов. А учительница окончательно смутилась, забыла о домашних заданиях и перешла к объяснению следующих пяти уроков.
После еще нескольких подобных экспериментов я дошел до реки Рубикон и решил не переходить ее, даже если она окажется совсем мелкой. Я настойчиво потребовал от Джери оплатить занятия, подчеркнув, что они — последние. Джери обиделся. Он понимал, что все идет не по плану, что отменяются не только занятия, но и задуманная поездка. Мы никогда прежде не ссорились. Сейчас я впервые увидел, что он сердится на меня:
— Почему ты меня бросаешь? Как я поеду один на машине? Я же засну за рулем.
— Джери, я не народный будитель, и к черту твой руль!.. Ты хочешь разделить мир на поэзию и прозу и владеть им.
— А кто тебе сказал, что мы останемся на Западе? Мы будем жить и там и здесь. А в один прекрасный день переправим к нам наши семьи.
— Так ты и сейчас так живешь. Ездишь и возвращаешься, когда пожелаешь. Тебе можно. А мне, кто мне разрешит быть наполовину змеем, а наполовину добрым молодцем?!
Тогда я думал именно так, но через несколько лет все произошло с точностью до наоборот.
Джери долго и мрачно молчал. Потом вдруг его отпустило. Это было похоже на то, как потихоньку выходит газ из бутылки недопитого шампанского.
— Пошли в Клуб журналистов!
Там я заказал большую рюмку водки и тут же повторил заказ. Джери грустно улыбался. Нас охватила сентиментальная нега. В какой-то момент он нашел в одном из своих карманов американский доллар. Поиграл им. А потом ему пришла в голову неожиданная идея. Он написал на банкноте дату и даже время, расписался и протянул ее мне.
— Ты меня покупаешь?
— Я даю тебе доллар на память о том часе, в который ты принял самое трусливое решение в своей жизни. Когда-нибудь ты поймешь, о чем я.
Моя бабушка Ведьма любила повторять: «Господь соединяет и разделяет души».
В те годы мы все чаще стали видеться с Дечко Узуновым. В ресторанах у нас как будто не получалось повеселиться от души. Его новый романтичный дом и его новая жена Ольга вдохновляли на посиделки.
Тот, кто придумал назвать Дечко именно так, был настоящим волшебником. До конца своей жизни бай Дечко (Дитя) остался ребенком. Гениальным, озорным, хитроумным, добродушным и бесконечно артистичным ребенком.
Вечера в их доме часто заканчивались карнавалом. В разгар пира хозяин исчезал, и мы знали, что немного погодя он выйдет в каком-нибудь наряде — вместе с одним или двумя своими ординарцами (тоже переодетыми); чаще всего роль такого ассистента играл Христо Нейков — Ичо. Гремели литавры, разом вступали дудочки и свистульки, и начиналась абсолютная игра — танец, театр и заклинание, возвращающая нас к праистории духа. Эти мистерии стирали, как ластиком, морщины с нашей души. И мы забывали тревожные серьезные беседы, которые только что вели у камина. (Не так ли начинались орфические праздники?) Своей магией — легкой, изящной и благородной, как его живопись, — бай Дечко словно пытался передать нам религию своего исчезающего времени, скрижали мертвых богов, тайну красоты.
Дечко Узунов был представителем мюнхенской школы. А это означало наличие серьезного художественного и человеческого воспитания.