Ты следующий

Черт побери!
Этот мир… столь он весел,
столь развлекателен
и столь любезен,
что начинает напоминать мне
дом повешенного!
И я смеюсь.
Шляюсь по улицам
с одним приятелем, который
придумал хитроумную игру —
смотреть сначала женщинам в лицо,
потом отгадывать, какие у них ноги.
И я смеюсь.
И каждый тут играет за себя.
И я смеюсь…
А как охота мне напомнить о веревке!
Ах, как охота мне напомнить о веревке!..

Глава 19 Удар скорби

— Что будем делать? — сказал Дон Кихот. — Перекрестимся и отдадим якорь, то есть сядем в лодку и перережем причал, коим она прикреплена к берегу[59].

Сервантес

…дрожащим между пламенем и дымом, беззвучно рассыпался Карфаген задолго до пророчества Катона.

Иосиф Бродский

Огонь можно потушить ударом.

Но неужели были такие, кто думал, что чехословацкий огонь потушен?

12 января 1969 года в Праге поджег себя студент Ян Палах. Это был протест против бесчеловечности одной половины мира и безразличия второй.

8 февраля я получил письмо из Кембриджа, штат Массачусетс. Мне предоставили возможность подать заявку на участие в международных семинарах, которые организовывал Генри Киссинджер (тогда еще ректор Гарвардского университета). Он собирал друзей американской культуры и политики. В письме сообщалось, что мои документы приняты на рассмотрение конкурсной комиссией. Неужели пора было менять учебник итальянского на учебник английского?

Того же 8 февраля мир оповестили о первом рейсе пассажирского «боинга»-гиганта «Джамбо Джет».

2 марта свой первый полет совершил и франко-английский самолет «конкорд».

Словно вся мировая техника соблазняла меня как можно быстрее перелететь через океан.

Но в тайге снежных сибирских тигров на берегу реки Уссури вспыхнула жестокая драка между пограничными войсками Китая и СССР. На бессмысленном острове Даманский остались шестьдесят трупов. Мировой конфликт, о котором писал еще Нострадамус, явил свой кровавый лунный рог на перевернутом горизонте.

И снова на несколько дней я решил съездить на курорт Боровец. В гостинице «Рабис» я встретил Джери. В последний раз мы так обрадовались друг другу. На улице нападало много красивого снега. Светило ослепительное горное солнце. Мы играли в пинг-понг на подметенной террасе. Гуляли, раздевшись до пояса. А Джери даже устроил себе что-то вроде пляжа.

Казалось, его охватил творческий запал. Я знал, что он давно уже работает над суперзаказом под условным названием «Коммунисты». Изначально он хотел написать сценарий, но позже сказал мне, что ориентируется на формат театральной пьесы. Это произведение должно было ознаменовать собой 25-летие победы социалистической революции в Болгарии. Но сейчас Джери работал вместе со Стефаном Цаневым и Геле (одним нашим молодым композитором, который обосновался в Чехословакии) над мюзиклом «Зигзаг».

Джери отдыхает от страшной темы, думалось мне. В формуле его творчества, очевидно, крепко прижилась необходимость сотрудничества с каким-нибудь поэтом. И я уже знал, что не со мной.

На мои безоблачные отношения со Стефаном только что легла неприятная тень. Я опубликовал в «Литфронте» его стихотворение о Дзержинском, не спросив согласия у самого автора. Это стихотворение мне принес все тот же Кюлюмов. Не добившись от меня ничего большего, Кюлюмов попросил меня хотя бы помочь с изданием какого-нибудь юбилейного поэтического сборника, посвященного ЧК. Наверное, я был достаточно наивен, полагая, что своим жестом мне удастся приятно удивить Стефана. Все получилось наоборот. Он обиделся и даже устроил в редакции скандал. Я очень разозлился и на себя и на него. Хотя мы оба сгоряча наговорили лишнего, со временем страсти улеглись, и, думаю, в этом большая заслуга Стефана. А Женя Евтушенко до сих пор пытается нас помирить:

— Стефан очень тепло о тебе отзывался!

— Женя, забудь! Все это в прошлом. Стефан — отличный поэт. И намного лучше меня выживает в той рыночной действительности, в какой мы вынуждены существовать.

Я не могу найти ответа на тягостный вопрос, намеренно ли кем-то плелись интриги между нами — или же мы сами попадались в капканы собственной мнительности.

•