Ты следующий

И сразу же сменила тему. Она сообщила нам, что все на этом столе куплено в специальном закрытом магазине. Когда мы откупорили первую бутылку французского вина, зашла речь о том, что она коллекционирует корковые пробки от шампанского, выпитого в моменты, которые стоит запомнить. Лиля нанизывала их на веревочку. И вообще темы поднимались какие-то незначительные. Но когда Катанян вышел на кухню за новой бутылкой, я вдруг неожиданно для самого себя атаковал ее:

— А разве Осип Брик не догадывался о ваших отношениях с Маяковским?

Я почувствовал, что краснею от собственной наглости.

Но Лиля Юрьевна рассмеялась в тембре Эдит Пиаф, как будто этот вопрос доставил ей удовольствие:

— Молодой человек, вы сейчас много болтаете о сексуальной революции, а мы тогда были настоящими сексуальными революционерами. Мы жили интимной коммуной.

Потом она подарила мне несколько фотографий с ее автографом. На одной из них, где она сидит вместе с чекистом Бриком и футуристом Маяковским, Лиля Юрьевна начертала: «На память о нашей дружной семье».

Лиля Брик некогда заставила Сталина написать известную фразу: «Маяковский был и остается лучшим и талантливейшим поэтом нашей советской эпохи».

•

Сталин уделял писателям намного больше внимания, чем Ленин.

13 декабря 1931 года он беседовал с немецким писателем Эмилем Людвигом. Среди странных вопросов, заданных вождю, был и такой: «Вы неоднократно подвергались риску и опасности. Вас преследовали. Вы участвовали в боях. Ряд ваших близких друзей погиб. Вы остались в живых. Чем вы это объясняете? И верите ли вы в судьбу?»

Ответ Сталина гласил: «Нет, не верю. Большевики, марксисты в „судьбу“ не верят». И, назвав ее «предрассудком, ерундой», вождь дополнил эту характеристику еще одной формулировкой: «Судьба — это нечто незакономерное, нечто мистическое. В мистику я не верю».

Но во что может верить человек, который не верит в судьбу?

Возможно, в этом и кроется сущность невиданного существа. Оно хотело отнять у человека последнее, что у него оставалось: судьбоносное начало. И судьба отомстила ему, отняв человеческое.

Глава 8 Любовь во время ненависти

Одна — кровью, другая — слезами

льются реки твои, Гранада.

Ах, любовь,

ты прошла, словно ветер![23]

Ф.-Г. Лорка

Второго апреля в Софии был открыт пленум ЦК БКП.

По традиции или по инерции Болгария опять стала первой страной, которая приветствовала и поддержала съезд КПСС. Тодор Живков утверждал, что подготовил апрельский пленум абсолютно самостоятельно, уединившись в резиденции под горой Черный Верх. При других обстоятельствах он рассказывал, что привлек к работе недовольных членов политбюро, которые были готовы при первой же возможности свергнуть Главного. Но Вылко Червенков все равно был обречен. Как будет обречен и сам Тодор Живков 33 года спустя.

Внешне апрельский пленум следовал кремлевскому образцу. Та же фразеология о культе личности и то же замалчивание истинных пороков системы. Но был и чисто болгарский нюанс. В БКП имелось две фракции, которые делали вид, что их не существует. Внутренняя, пережившая резню в стране, отсидевшая в болгарских тюрьмах и концлагерях: Трайчо Костов[24], Цола Драгойчева, Добри Терпешев, Антон Югов, Георгий Дамянов, Владимир Поптомов, Георгий Чанков и другие, в том числе и Тодор Живков. И внешняя, состоявшая из эмигрантов со стажем, которые приезжали из Москвы с доверенностью, дававшей им право встать во главе партии: Георгий Димитров[25], Васил Коларов, Вылко Червенков, Карло Луканов, Иван Михайлов, Иван Винаров… (Разумеется, они не были рождены в Москве, но считались усыновленными ею.)

Бытовало мнение, что московская группировка пережила сталинский террор благодаря своим агентурным связям. Ее единственной путеводной звездой был Сталин. И нынешний закат этого светила предвещал ее крушение.

Внутренняя группировка, которая долгое время чувствовала себя не у дел, наконец-то получила возможность дорваться до власти. Но действовала она с большой осторожностью, потому что члены группировки догадывались: сам факт, что они уцелели в Болгарии, внушает подозрение. Московские интернационалисты не могли допустить мысли, что можно было остаться в живых, не став агентами фашистской полиции. И этот козырь всегда был наготове, московские товарищи могли вытащить его в любой момент, как и получилось в случае с Трайчо Костовым.

И все же БРП(к)[26] не была партией ни эмигрантов, ни провокаторов. В ней все еще преобладали доморощенные идеалисты, фанатики, уцелевшие благодаря своей смелости и непокорности.