Ты следующий

По-моему, и я стал ощущать себя добычей средств массовой информации. Еще в январе вышли две важные для меня статьи. В них говорилось о сборнике «Навсегда», но это были больше, чем просто рецензии, потому что обе они повлияли на мою дальнейшую судьбу. Здравко Петров пытался развести и свести нас в статье «Поэты одного поколения» («Литературна мысл», № 1). Минко Николов в «Жестах дерзновения» («Септември», № 1), несмотря на то что тоже меня хвалил, отмечал одну мою слабость: чрезмерную эмоциональную ангажированность в некоторых политических стихотворениях. Я впервые почувствовал, как меня лизнула своим колючим языком настоящая критика. С Минко мы были хорошими друзьями. Его стрела не была отравленной. Она так и осталась торчать рядом с моей ахиллесовой пятой, служа ориентиром для всех последующих стрелков. Но она же создала у меня иммунитет: знание об опасности, которую я сам для себя представляю.

Весь год выходили рецензии, подписанные самыми авторитетными критиками и поэтами. Эмил Петров приводил меня в пример, когда делал вывод о том, что поэты наступают. Божидар Божилов в двух отзывах обвинял меня в том, что я являюсь «поэтом комсомола». Иван Поливанов, Атанас Свиленов, Васил Колевски, Николай Тодоров вовсю меня расхваливали. И все же я чувствовал, что мои стихи вызывают у определенного типа людей неприязнь. Это было совершенно естественно, поскольку я сознательно раздражал их. Пенчо Данчев озаглавил свою статью (в газете «Литературна мысл», № 4) «Поэт, порождающий споры». Он редко угадывал будущее, но на этот раз оказался пророком. Все в том же апреле сборник «Навсегда» был удостоен премии ЦК ДКМС. Это стало моим первым литературным знаком отличия. Я позвонил Николаю Фурнаджиеву, чтобы услышать его симпатичное бормотание:

— Ну же, поэт, где ты пропадаешь? Кажется, есть прекрасный повод выпить!

И мы тут же пошли в бар.

— Эта шумиха вокруг твоей персоны… Что, помогает она тебе? Я тебе так скажу: по себе знаю, опасная это штука. Друзья тебе не простят.

Подобные предупреждения слышал я и от Атанаса Далчева.

— Будь осторожен. Тебя единодушно хвалят те, кто наверняка думают по-разному. Рано или поздно противоречия между ними разорвут тебя.

Ждать долго мне не пришлось.

В те дни мы с Владимиром Башевым, Дамяном Дамяновым и Марко Ганчевым редактировали первую антологию нашего неповторимого поколения. Сборник без ложной скромности был озаглавлен «Прилив». А злые языки переименовали его в «Наплыв».

•

6 марта была открыта первая национальная выставка молодежи. В очередной раз стало ясно, что наша культура нуждается в событиях, в обновлении и — после стольких-то лет демагогии — в намеренно огрубленной откровенности. После «молодых поэтов» 1956–1957 годов общественность еще быстрее приняла молодых художников. В качестве бесспорного фаворита критика утвердила Светлина Русева.

Я листаю педантичное исследование профессора Димитра Авраамова и, снова удивляясь, припоминаю, что наряду со Светлином критики в один голос хвалили Ивана Филчева, Георгия Баева-Джурлату, Ивана Гонгалова, Марию Столарову, Владо Гоева, Энчо Пиронкова, Атанаса Пацева, Мито Гановски, Ивана Бункера, Сашо Терзиева… Это ужасное явление — единодушие — повторялось и в отрицании. Сомнения и опасения вызывали Иван Кирков, Георгий Божилов, Димитр Киров, Иоанн Левиев, Лика Янко, Генко Генков… Я до сих пор недоумеваю, по какому критерию было произведено это разделение на бесспорных и спорных.

Награды на первой выставке молодежи соответствовали градации, представленной в восторженной речи Богомила Райнова на открытии. Золотую медаль получил Светлин Русев за «Трактористов на отдыхе». Серебряную — за серебристо-фиолетовые «Рыбацкие сети» — Георгий Баев. И бронзовую — за изображенных на патинированной меди «Девушек с яблоками» — Иван Филчев.

Богомил Райнов все еще благоухал парижскими тайнами. Мне нравился его «Любовный календарь», и я яро его защищал. Но бывшие его собутыльники саркастично мне улыбались: «Любовь?! До 9 сентября он был женат на дочери миллионера. После победы женился на дочери Гаврила Генова. А теперь, после XX съезда — кто на очереди? Светлин Русев или ты…»

Жестокие люди жестоко высказывались не только о Богомиле, но и о нас. Озлобление главным образом объяснялось случаем с Жендовым. Но, возможно, именно это ожесточение привело к тому, что наша с ним дружба стала для нас своеобразным символом независимости и смелости.