Ты создана для этого

Нильссен проделывал это раньше много раз. Он подошел к кобыле сзади, взял ноги жеребенка и потянул на себя. Его комбинезон был заляпан жидкостью и кровью.

Выходит, выходит… Рождение животного и человеческого детеныша очень похожи. Мерри во время родов орала и стонала, как первобытная самка, практически как животное. Но из нее исторглась новая жизнь. Мой сын. Мое семя, оно зрело внутри, росло, пока не пришло время ему появиться на свет и обрести самостоятельную жизнь.

Фрея вскрикнула, крик эхом разнесся, отразившись от бетонных стен конюшни. Жеребенок родился. Бесформенная кучка костей и плоти, покрытая белесыми обрывками околоплодного пузыря.

Нильссен уставился на него, ожидая каких-то признаков жизни, слабого движения грудной клетки. Он прикоснулся рукой к телу жеребенка, к чему-то прислушался, пробормотал что-то по-шведски и снова потрогал новорожденного.

У Эльзы на глаза навернулись слезы. Карл взял Фрею за руку. Никто не произнес ни слова. Эбба повернула голову, посмотрела на своего детеныша и осторожно ткнула его носом. Мне в голову пришел мучительный вопрос, еще до того, как Нильссен озвучил ответ.

Жеребенок родился мертвым.

Фрэнк

Я сложила письмо, которое написала Сэму, и положила его в конверт, который сунула между страниц какой-то книги, лежащей на прикроватной тумбочке. Пусть полежит до дня отъезда. Я написала все, что знаю. О том, как Мерри специально издевается над Конором, как оставляет его одного в лесу, пока бегает. Я предупредила его как могла. Что будет дальше – это уже его дело, а не мое.

Я рада, что скоро уезжаю. Нам всем станет легче – и больше всех мне. Я позволила себе увлечься. Просто потерялась в этих глупых мерцающих миражах. Глядя на них издали, думаешь, что это именно то, что ты хочешь, но подходишь ближе – и понимаешь, что это просто игра света и капелек воды. Ничего реального.

Может, сама Мерри и верит, что ее реальная жизнь такая, какой она себе ее придумала. Но я-то знаю правду. И этого достаточно. Больше мне ничего не нужно. Я желаю ей добра, желаю ей счастья. Но все равно уеду.

Недавно я разговаривала с отцом по телефону. После определенного перерыва. Он потратил все деньги, которые я ему выслала несколько месяцев назад.

– Ты хорошая девочка, Фрэнсис, – сказал он. – Твоя мать могла бы тобой гордиться.

Он говорит это только для того, чтобы я расщедрилась и перевела на его счет побольше денег. Но я никогда не ждала от него слишком многого. Да, не о таком отце мечтает каждая девочка. Но он все же научил меня кое-чему.

В коридоре Мерри завязывала шнурки, готовилась к своей пробежке. Она уже несколько дней не отходила от Конора ни на шаг, устраивая показательное представление для всех нас. Каждый раз, когда я тянулась к нему, она подхватывала мальчика на руки со словами: «Нет-нет, мамочке нужно обнять своего малыша!» Иногда она явно переигрывает. Мне до боли хотелось прижать его к себе, почувствовать его мягкую гладкую кожу, вдохнуть его запах. От одной его улыбки у меня все внутри таяло.

Что ж, я привыкну. Заполню пустоту внутри себя чем-то другим. Италия станет славным началом. А потом меня ждет весь мир. О чем еще я могу просить Всевышнего?

– Ну, мы пошли, – сказала Мерри.

Она была в каком-то странном настроении, довольно рассеянная. Словно нервничала. Может, так оно и было.

Сэм уехал в Стокгольм, и он тоже показался мне весьма озабоченным. Я не осмелилась спросить, в чем проблема.

Придется отказаться от попыток понять их. Я должна оставить их, предоставить им самим разбираться с их непростой выдуманной вселенной и найти свою дорогу в другой мир.

Несколько часов спустя я как раз упаковывала последние вещи в чемодан, когда вдруг услышала крик. Он разорвал тишину, заставив птиц испуганно порхнуть в разные стороны. Этот крик был исполнен невыразимого отчаяния. Он неумолимо метался туда-сюда, туда-сюда, отражаясь эхом, вселяя ужас, непрерывный крик.

Я побежала к входной двери. И увидела Мерри, она неслась между деревьями не разбирая дороги.

– Фрэнк! – кричала она. – О боже! Фрэнк! Что-то случилось!

Случилось что-то ужасное.

Сэм

Я взял в руки лист, который мне распечатали. На нем расплывались чернильные пятна. Очевидно, принтер был неисправен.

– Здесь не может быть ошибки?

– Нет, сэр. Это абсолютно точно.

Я вышел от врача и сразу направился в ближайший бар.

– Двойной, – бросил я бармену.

Выпил залпом.

– Повторите, – сказал я.

Я тщетно пытался успокоиться. Во мне продолжала клокотать ярость.

Я соврал, сказав, что еду сегодня в Стокгольм на важную презентацию. Поцеловал на прощание Мерри и сказал, что люблю ее.

Смотрел в ее глаза, пытаясь понять, что скрывается за ними.

– Я люблю тебя, Сэм, – сказала она, – люблю больше всего на свете.

Любовь. Разве она не прелюдия к измене?

«Я же тебе говорила, – прошипела бы мать, – она – худшая из всех. Сын, мой сын, ты – все, что у меня есть. Ты – единственный мужчина, который мне нужен».