Ты спишь?

Отрывок из расшифровки: «Пересмотр дела: убийство Чака Бурмана», серия 1: «Введение в убийство Чака Бурмана», 7 сентября 2015 года

Я не знала, чего ждать от встречи с Уорреном Кейвом. До нашего с ним официального знакомства я несколько раз подолгу общалась с матерью Кейва, Мелани – классической красавицей с завидным вкусом и безупречной осанкой. Сын – любимая тема Мелани, она очень хорошо о нем отзывается, превозносит его доброту и великодушие, отличные компьютерные навыки, а главное, его веру.

В дополнение к – и в противовес – восторженным похвалам Мелани в адрес сына я собрала собственный материал по теме «Уоррен Кейв». Проштудировала полицейские записи, судебные протоколы и статьи, которые давали о нем представление.

Как и большинство людей, познакомившихся с делом хотя бы шапочно, я запомнила Уоррена Кейва щуплым сутулым пареньком с угрями и волосами-сосульками, выкрашенными в черный цвет. На фотографиях он всегда был запечатлен в черной одежде и никогда не смотрел в объектив. При встрече с таким юношей на улице мы, как правило, спешим перейти на другую сторону.

Этот образ никак не вяжется с молодым человеком из восторженных рассказов Мелани Кейв. Неужели слепая материнская любовь не позволяет Мелани разглядеть настоящее лицо своего сына? Или его вызывающий образ в юности был лишь позой? Либо истина, как это часто бывает, где-то посередине?

Когда я впервые увидела Уоррена Кейва в «Стейтвилле» – тюрьме особого режима под городом Джолиет в штате Иллинойс, где Уоррен живет последние тринадцать лет, – я его не узнала. Он занялся силовыми тренировками и сменил щуплое тело на мощные мускулы. Объяснил, что силовые тренировки – больше необходимость, нежели удовольствие. В тюрьме, по словам Уоррена, непозволительно быть слабым. Этот урок он усвоил на горьком опыте: левую щеку Уоррена пересекает шрам, суровое напоминание о нападении сокамерника через год после вынесения приговора.

Натуральный пепельный блондин Уоррен, который теперь стрижется коротко, по-прежнему не смотрит в глаза. Выражение лица у него настороженное, однако при упоминании Мелани он тепло улыбается. Она навещает сына каждое воскресенье, проводя два часа за рулем, и, по словам Уоррена, является его лучшим и единственным другом. Кроме матери и преподобного Терри Гловера, пастора Первой пресвитерианской церкви из Элм-Парка, других посетителей у Уоррена не бывает. Отец, Эндрю Кейв, ушел из семьи вскоре после ареста сына и умер восемь лет назад от рака предстательной железы. Друзья юности не поддерживают с Уорреном отношения.

Я не теряю времени и перехожу к важным вопросам.

ПОППИ: Если вы не убивали Чака Бурмана, зачем его дочь сказала, что видела это?

УОРРЕН: Я тринадцать лет задаю себе этот вопрос каждый день. Знаете, к чему я пришел? Ни к чему. Деяния Господа непостижимы.

ПОППИ: Хотите сказать, она все придумала?

УОРРЕН: Ну, я-то Чака Бурмана не убивал, значит, похоже на то. Только мне в общем-то понятно, что сбило ее с толку. Я тогда был совсем пропащий. Принимал много наркотиков, слушал сатанинскую музыку. Зверь крепко держал меня в своих когтях. Может, девочка это как-то почувствовала? Вот и перепутала все. Она ведь была еще ребенком.

ПОППИ: Вы и сами были тогда ребенком.

УОРРЕН: Ну, не совсем. В таком возрасте уже пора соображать, что делаешь.

ПОППИ: Вы часто общались с ней или с ее родными до убийства Чака?

УОРРЕН: Нет. Мы переехали в Элм-Парк в двухтысячном, так что до смерти мистера Бурмана прожили там всего два года. Я не был компанейским парнем, не любил ходить по соседским вечеринкам. Держался в основном сам по себе. С миссис Бурман вообще, по-моему, ни разу не разговаривал. Иногда видел ее в саду, а больше она никуда из дома не выходила. Странная была, короче. Она в секту вступила, да? Зато с мистером Бурманом мы однажды пообщались. У нас как-то газонокосилка сломалась. Отец ездил по работе; я, козел, матери тогда не помогал – вот мистер Бурман и пришел ее спасать. Мы с ним обсудили группу «The Doors». Он показался мне классным.

ПОППИ: Вы знали о романе между вашей матерью и Чаком Бурманом?

То ли от неожиданного вопроса, то ли из-за своих религиозных убеждений, порицающих измену, Уоррен заметно напрягся.

УОРРЕН: Моя мать не прелюбодейка.

ПОППИ: То есть вы ничего такого не замечали и никогда не задавались вопросом – а не спит ли ваша мать с мистером Бурманом?

УОРРЕН: Вы пришли оскорблять мою мать?

ПОППИ: Я не хотела вас обидеть. Я лишь ищу правду. Насколько понимаю, в то время ваш отец часто уезжал по работе и в браке были проблемы?

УОРРЕН: Давайте сменим тему.

Остаток встречи Уоррен был скован и неразговорчив. Столь сильная реакция вызвала у меня нехорошее чувство. Знал ли Уоррен о том, что у матери и Чака Бурмана не просто соседские отношения? Сомнений в романе Чака и Мелани нет – она сама призналась со свидетельской трибуны, после чего лишилась мужа, – однако не ясно, кому еще было известно об измене до убийства.

Это важный вопрос. Ведь мотивом Уоррена называли именно материнскую измену. По утверждению прокурора, Уоррена страшно возмутило то, что мать крутит роман с соседом и разрушает остатки и без того несчастливой родительской семьи; поэтому, будучи трудным подростком, Уоррен убил предмет материнской страсти. Однако при непредвзятом чтении свидетельских показаний видно, что обвинение не сумело доказать осведомленность Уоррена о романе, не смогло найти других осведомленных и предоставить их в качестве свидетелей.

В конечном итоге неспособность обвинения доказать мотив не сыграла роли, поскольку нашелся якобы очевидец убийства. Однако этот вопрос не перестает меня мучить – и тому есть причины. Знал ли Уоррен о романе? И если об измене Мелани было известно ее семье, то как обстояло дело в семье Чака? Что именно знали его жена и дети?

Отрывок из расшифровки: «Пересмотр дела: убийство Чака Бурмана», серия 2: «Доказательства обвинения – или отсутствие таковых», 14 сентября 2015 года

Самое удручающее в истории Уоррена Кейва – то, что его признали виновным на основании столь слабых доказательств. Он проведет остаток жизни за решеткой; и причиной тому лишь несколько отпечатков пальцев да изрядная доля злобной клеветы.

Обвинение целиком держалось на свидетельстве очевидицы, Лани Бурман. Без него остальные «доказательства» – я употребляю это слово в кавычках – справедливо можно назвать косвенными; их вряд ли хватило бы, чтобы убедить присяжных.

Я, конечно, понимаю: Лани была привлекательной и красноречивой девочкой, безутешной после смерти отца. По описаниям, в суде Лани выглядела совершенно сломленной и убитой горем. Она тронула сердца присяжных, и им захотелось ей поверить.

Однако свидетельские показания, вызывающие у жюри эмоциональный отклик, весьма ненадежны. На их достоверность влияет множество факторов. Вспомните, к примеру, следующее: рассказанная со свидетельской трибуны история Лани – как она пошла вниз попить и случайно увидела убийство отца – раньше звучала по-другому. Изначально обе близняшки Бурман заявляли, что они спали и разбудили их лишь звуки стрельбы.

Бывший детектив Дерек Макганнигал одним из первых прибыл на место происшествия. Он рассказал мне о своем общении с Лани Бурман.

МАКГАННИГАЛ: Первейшей задачей было поговорить с девочками. Это оказалось непросто, уж поверьте. Они страшно напугались. Мы чуть с ума не сошли, пока уговорили их нас впустить. Понадобилось добрых пятнадцать минут, чтобы девочки открыли дверь своей комнаты, а они тут же схватились за руки и отказались разлучаться. Свидетелей положено допрашивать по отдельности, но я видел – девочки ни за что не станут говорить друг без друга. Из них и так-то почти нельзя было слова вытащить. Они твердили, что спали и ничего не видели, не слышали до самой стрельбы.

Только я закончил их допрашивать, как ребята привезли Эрин Бурман – она ночевала у подруги, которой сделали стоматологическую операцию. Я решил, что бедной женщине ни к чему наблюдать за нашими действиями на месте убийства, и отвел ее наверх, в хозяйскую спальню. Девочки услышали вернувшуюся мать и подняли такой шум, что я, скрепя сердце, пустил их к ней. Нарушил инструкцию, конечно, но не пустить не смог.

Оставлять близняшек в комнате с матерью не следовало, однако от Эрин было маловато толку, она лишь рыдала, поэтому вряд ли их присутствие нам бы помешало. Я попросил ее вспомнить как можно больше – не бродил ли по соседству кто-нибудь подозрительный, не пропало ли что-нибудь, в таком вот роде, – но Эрин только сильнее взвинчивалась. Я уже думал, она сейчас на меня сорвется, как вдруг Лани сказала: «Я все видела».

Мы так и застыли. Поскольку я услышал об этом впервые, тут же насторожился. Вы не представляете, сколько народу хочет приобщиться к полицейскому расследованию чисто из любви к драматизму. К девочкам-подросткам это относится вдвойне – я не сексист, не подумайте, просто делюсь наблюдением. Непредвзятым, так сказать. Я не хотел отпугнуть Лани, но должен был убедиться, что она меня не дурачит, поэтому я попросил ее описать увиденное. Вот тогда-то Лани и назвала Уоррена Кейва убийцей.

ПОППИ: Я читала, что первые слова свидетеля обычно самые правдивые. Почему же вы поверили второму заявлению Лани?

МАКГАННИГАЛ: Хочу прояснить – решение принимал не я. Мой шеф рассудил так: до возвращения матери девочки были слишком напуганы и потому не откровенничали. Они, видите ли, обучались на дому и почти не имели дела с представителями власти. По мнению шефа, появление матери немного успокоило девочек, и они заговорили.

ПОППИ: А вы с этим не согласны?

МАКГАННИГАЛ: Я такого не утверждаю. Я лишь констатирую: Лани Бурман не стало спокойней при матери. Если уж на то пошло, девочка будто еще сильнее разволновалась. Но знаете, не случайно ведь мой шеф до сих пор руководит управлением, а я теперь работаю в отделе по предотвращению убытков.

ПОППИ: Вас уволили за несогласие с шефом по поводу Лани Бурман?

МАКГАННИГАЛ: Мы не меня обсуждаем. Я просто высказываю свое мнение: присутствие матери ничуть не успокоило Лани. Только кто его знает почему – мать-то была с причудами. Даже до вступления в секту. Короче говоря, сцену убийства Лани Бурман описала в точности, вплоть до места, где должен был стоять стрелок. Она никак не сумела бы этого сделать, если бы находилась все время наверху. Значит, ее первое заявление было ложным.

Так вот, я отправил двоих полицейских в соседний дом, к Кейву. Мелани Кейв стояла на крыльце – наблюдала за расследованием – и не хотела пускать полицейских в дом: мол, Уоррен спит и ни о чем не знает. Известие о том, что они пришли арестовать сына, ее сокрушило.

ПОППИ: Вы считаете, Мелани Кейв умышленно лгала о местонахождении Уоррена?

МАКГАННИГАЛ: Нет, по-моему, она действительно думала, что сын наверху. Зато умышленно не раскрывала местонахождение мужа. Твердила: «уехал», и все, без конкретики. Мы тогда решили – дело тут нечисто, но позже выяснили, что они просто поссорились.

К тому же если бы Мелани знала о том, что Уоррена нет наверху, то вряд ли впустила бы полицейских без ордера. А она в конце концов впустила и проводила их в комнату сына. Как известно, его там не оказалось. Полицейские перешли в режим боевой готовности – Уоррен мог быть вооружен и опасен – и быстро обыскали дом. Мы уже начали прочесывать окрестности, когда к дому на велосипеде подъехал Уоррен, мокрый насквозь. Повел себя вызывающе: отказался сообщить полицейским, где был, обозвал их свиньями и даже хуже. Парня арестовали по подозрению в убийстве Чака Бурмана и обвинили в сопротивлении при аресте.

Уоррен с готовностью признает, что в ту ночь вел себя плохо, и понимает, что перепалка с полицией ему лишь навредила. Я спросила у него, о чем он тогда думал.

ПОППИ: Многие сочли ваше поведение в ночь смерти Чака Бурмана подозрительным. Можете рассказать, чем оно было вызвано?

УОРРЕН: Я понимаю, почему люди так считают. И ни капли не горжусь своим поведением. Но не забывайте, я ведь был семнадцатилетним анархистом и ненавидел полицию из принципа. А еще я в ту ночь туссином закидывался, на кладбище.

ПОППИ: Закидывался туссином?

УОРРЕН: Да. Это когда пьешь бутылками сироп от кашля, чтобы кайфануть. Не слышали?

ПОППИ: И действительно кайфуешь?

УОРРЕН: Угу. Только это тупо. Не делайте так.

ПОППИ: Не буду. То есть в ночь убийства Чака Бурмана у вас не было алиби, потому что вы пили сироп от кашля – в одиночестве, на кладбище?

УОРРЕН: Да.

ПОППИ: Почему на кладбище?

УОРРЕН: Понятия не имею. Теперь-то я осознаю, что это ужасно непочтительно, а тогда мне нравилось. Передозировка сиропа от кашля вызывает галлюцинации. А галлюцинации на кладбище – самые кайфовые. По крайней мере, так я тогда думал.

Я столько раз жалел, что не занимался в ту ночь чем-нибудь другим, – вы не представляете! Нужно было вообще дома сидеть. Или, если уж приспичило дурью маяться, то делать это у кого-нибудь на глазах… Но о таком ведь не думаешь – ну, что алиби понадобится, – пока тебя не арестуют.

ПОППИ: Однако вам самому в ту ночь кое-кто на глаза попался, верно?

УОРРЕН: Ну да. Не на кладбище. Там я был один. Домой ехал через парк Линкольна, и возле поляны со столиками для пикника в меня швырнули пивную банку. Я не понял, галлюцинация это или нет, поэтому остановился. До меня постепенно дошло, что за столиком сидят какие-то ребята – и однозначно швыряются в меня пивными банками. Когда оттуда прилетела стеклянная бутылка, я психанул и кинулся на них. Дальше помню плохо. Меня притащили к озеру – оно рядом со столиками, вы же в курсе – и сунули под воду. Держали долго, я уже начал прощаться с жизнью. Потом, наверное, отключился на минуту-другую. Пришел в себя на берегу: я лежал на боку возле воды, а рядом никого не было.

ПОППИ: Вы не знаете этих ребят?

УОРРЕН: Нет. Я сделал все возможное, чтобы их найти. Они вроде были моего возраста, и адвокат собрала выпускные альбомы со всего Элм-Парка и из соседних городов. Только тогда стояла темень, а я был под кайфом, так что никого толком не помнил. Я будто бы узнал на снимках пару человек, но это ничего не дало.

Я впервые услышала о том, что Уоррен опознал возможных свидетелей своего алиби, и спросила об этом адвоката Уоррена, Клэр Армстронг.

АРМСТРОНГ: Опознание тех, кто бросил Уоррена в озеро, стало бы огромным подспорьем. Мы подтвердили бы, что Уоррена отделяло от места преступления не меньше мили. К сожалению, он не мог точно вспомнить, кого видел. По его словам, несколько лиц выглядели знакомыми, но эти люди отрицали свое участие в инциденте. Мало того, они были «на хорошем счету»: члены школьного самоуправления, спортсмены, круглые отличники. Это еще больше все осложняло. Жюри не поверило бы Уоррену на слово, а на сотрудничество ребята не шли. К тому же Уоррен и сам сомневался, что это они. Я разместила в местной газете объявление с просьбой отозваться любого, кто что-нибудь знает… Увы, следов так и не нашла.

Я бы решила, что вид промокшего Уоррена подтверждает его историю – и его невиновность; однако произошло обратное. Полиция выдвинула следующую гипотезу: Уоррен окунулся в озеро специально, чтобы уничтожить улики – например, следы пороха или другие частицы из дома Бурманов. Предположим, это правда, но как же кровь? Вряд ли от нее так просто избавиться. Разве купание в озере может полностью смыть кровь? Я попросила ответа у бывшего детектива Макганнигала.

ПОППИ: Разве мог Уоррен Кейв выстрелить в Чака Бурмана в упор и не забрызгаться кровью? Озерная вода не смыла бы такое с одежды. Однако на ней не нашли ни единого пятнышка. Как вы это объясните?

МАКГАННИГАЛ: Мы предполагаем следующее: поверх одежды на Уоррене Кейве было что-то еще. Плащ, пальто или даже кусок целлофана. И этот верхний слой очутился на дне озера – вместе с оружием.

Да-да, в деле Бурмана нет не только дымящегося пистолета, но и пистолета вообще. Орудие убийства не нашли ни на месте преступления, ни где-нибудь еще, даже спустя тринадцать лет. Комнату Уоррена обыскали в ночь убийства, а остальной дом Кейвов – на следующий день. Прочесали также парк, кладбище и озеро – безуспешно.

ПОППИ: Дно озера обследовали и оружия не нашли; почему же вы думаете, что оно там?

МАКГАННИГАЛ: Отыскать что-то в озере весьма сложно, особенно если предмет маленький – пистолет, к примеру. Я не удивлен, что мы его не обнаружили.

ПОППИ: И вас не смущало отсутствие орудия убийства?

МАКГАННИГАЛ: У нас не было необходимости создавать доказательную базу. Мы нашли на месте преступления отпечатки Кейва, а дочь Бурманов видела само преступление.

Ах да, отпечатки пальцев. Свидетельство Лани отправило Уоррена за решетку, а найденные в доме Бурманов отпечатки – и ложь Уоррена – эту решетку заперли. Поначалу он утверждал, что никогда не бывал у Бурманов. Позднее, когда уже наняли адвоката и поставили Уоррена перед неоспоримым фактом – наличием отпечатков, – Уоррен изменил показания.

УОРРЕН: Я к ним забрался. В среду днем, за несколько дней до смерти мистера Бурмана. Прогулял школу, засел у себя в комнате. Вдруг увидел, как миссис Бурман уходит, вместе с близняшками. Она никогда никуда не ходила: ну, с головой не дружила. Я слышал, как мама обсуждала по телефону чокнутую соседку, и думал, что у чокнутой наверняка есть классные таблетки. В общем, она вдруг ушла из дома, и я двинул туда. Взял ключ из тайника – под фальшивым камнем, как у всех, – и открыл дверь. Нашел у миссис Бурман ксанакс, забрал и еще немного налички прихватил.

Признание в ограблении жертвы – не лучшая линия защиты, зато, как по мне, честная. Обвинение так и не сумело объяснить, почему отпечатки Уоррена имелись не только в кухне, а на обоих этажах дома, включая ванну наверху и хозяйскую спальню. Если отпечатки появились во время убийства, то что Уоррен делал наверху? Как он вообще туда попал? Я была в бывшем доме Бурманов: поверьте, в нем не так уж много коридоров и укромных уголков. Мало того, в нем всего одна лестница. Теоретически Уоррен мог пробраться наверх и вернуться вниз незамеченным, не привлекая внимания Чака Бурмана, но это маловероятно. Похоже, беда Уоррена в том, что он оказался слишком хорошим вором: никто не заметил следов проникновения в дом, и никто не поверил ему впоследствии.

Раз мы обсуждаем, где именно отпечатки Уоррена были, я считаю уместным упомянуть и то, где их не было: на пуле, застрявшей в стене.

Прокуратуру это не смутило. Уоррен надел перчатки, заявил обвинитель – по-моему, сомнительное предположение, раз отпечатки Уоррена нашлись чуть ли не по всему дому, – или оружие зарядил кто-то другой. «Минуточку, Поппи! – скажете вы. – Кто-то другой? У Уоррена Кейва имелся сообщник?» Про сообщника – это, конечно, гипотеза, однако вывод обвинения еще поразительнее: Чак Бурман зарядил пистолет собственными руками.

Дело вот в чем: Чак владел пистолетом тридцать восьмого калибра, и пистолет этот не найден по сей день. Эрин рассказала полицейским, что муж приобрел оружие для ее родителей – после того, как их ферму ограбили, – и что пистолет зарегистрировали на имя Чака случайно, из-за бюрократической ошибки. По словам Эрин, она ничего не знала о судьбе пистолета после смерти родителей в двухтысячном и у себя в доме его не видела.

Какое значение имеет это отклонение от повествования – про пистолет, который то ли принадлежал Чаку, то ли нет? Да и имеет ли вообще? Тот, кто убежден в виновности Уоррена, получает удобный ответ на вопрос: где несовершеннолетний раздобыл пистолет? Украл у предполагаемой жертвы, разумеется. Мол, оружие вернули Чаку после смерти родителей Эрин – или, может, оно и вовсе никогда не переходило из рук в руки, – чем Уоррен и воспользовался. Однако правдоподобна ли такая версия? Весьма правдоподобна, по мнению присяжных.

В результате вещественные доказательства были сомнительными и косвенными, а обвинения против Уоррена Кейва базировались на свидетельстве дочери жертвы – пятнадцатилетней девочки, которая за первые полчаса общения с полицейскими дважды меняла свои показания. Переживала ли она психологическую травму, как настаивал на суде прокурор? Или расчетливо лгала?

Для Мелани и Уоррена Кейвов это не важно.

МЕЛАНИ: Мы лишь хотим добиться правды. Лани, если ты это слушаешь, то знай – мы тебя прощаем. Даю слово, что ни я сама, ни мой сын не станем выдвигать против тебя никаких обвинений или гражданских исков. Мы хотим одного – чтобы ты сказала правду. Хотим освободить Уоррена.