Ты так любишь эти фильмы

Я честно не знал. Может быть, приятель Хераскова Виктор не сам себя выдавал за кого-то. Может быть, его за кого-то слишком настойчиво принимали.

К. Р.

Иногда достаточно случайно выйти на Невский, чтобы увидеть собственную жену.

Она вышагивала, улыбаясь во весь рот, а рядом с ней шёл профессор — мой профессор, моё создание от глаз до пуговиц, моя несоглядаемая тайна и радость.

Ба! Здрассти! Я не подбежал к ним только потому, что реально остолбенел. Да нет, пустое: остолбенелый или живой, я никогда не выставлю себя на посмешище, по крайней мере, добровольно.

Сердце во мне горело, а ноги, запнувшись, продолжили вышагивать молодцом и даже лучше. Сердце горело, мелькали в мозгу «ну вот» и «мне крышка», и вместе с тем я чувствовал необыкновенный подъём сил. В такие минуты поэтические преувеличения типа «летать», «воспарить» и «ног не чуять» перестают быть поэтическими преувеличениями. Я именно летал, парил и не чуял, всё на краю бездны мрачной. Потому что у меня не было шансов против убийцы большого полёта. И потому что я был счастлив, горд, что убийца большого полёта займётся мной.

Знает ли он древнегреческий?

И Гриега

— В XXI веке, — говорит Доктор Гэ, опершись на вилы и отдуваясь, — все знают, что неонацизм — откровенное зло. С Путиным, коммунизмом или демократическими ценностями всегда возможна вторая точка зрения, и всегда найдётся народу побольше, чем горстка психопатов, чтобы эту вторую точку зрения представлять. Понимаешь? — Его свободная рука дрожит и хлопает по карманам в поисках сигарет. Которых там давно нет. — Уж лучше я буду на стороне откровенного зла, чем такого, которое сплошь и рядом успешно выдаёт себя за добро.

— Ну а настоящее-то добро? Оно себя выдаёт за что?

Мои руки тоже. Трясутся. Мне тоже. Хочется на что-то опереться. Навалиться всем телом на коммунизм или демократические ценности и перевести дыхание.

— Сколько раз мне повторять одно и то же? Гарик! Нет никакого настоящего добра. Есть только зло в ассортименте.

— А всё-таки ты с философского. У тебя академическая манера игнорировать то, что прямо под носом.

— И что у меня в данный момент под носом?

Мы зырим вокруг. Грязный снег уложен в сугробы, из труб ползут грязные на вид дымки. Трое охранников играют поодаль в снежки, но. Вместо того, чтобы делать их похожими на людей. Это ещё сильнее пугает. Как, например, пугает. Робот, наклонившийся погладить собаку.

— Ну, — говорю, — например, Киряга.

— Я не говорил, что все люди плохие. Но совершая свои хорошие поступки, они поневоле играют на руку тому или иному злу. — Он с неудовольствием смотрит на вилы. — В общем итоге.

— А для тебя сейчас важно, что там будет в общем итоге?

— Не важно. Ну и что? Общий итог это разве отменяет?

Я смотрю в небо. У неба, как ни странно. Хороший, чистый цвет. В нём есть что-то бесконечно покорное, мирное. Знающее, что не может помочь, но.

— Я выбрал самое отъявленное, самое отвратительное и очевидное зло, — упрямо говорит Доктор Гэ. — Такое, которое даже само не называет себя добром. Я считаю, что это честно. Ни у кого нет никаких иллюзий, у меня первого.

— Педофилы-убийцы будут поотъявленнее.

— Да, — соглашается Доктор Гэ. — Тут я просто не потянул. Педофил-убийца строит свою карьеру из поступков. Насилует и убивает детей — или убивает и насилует, как захочется. Для такого нужно призвание. А неонацистом достаточно себя объявить. Ну и одеться соответствующе.

— Так если ты объявишь себя педофилом-убийцей, никто, пожалуй, не станет вникать, убивал ты на самом деле или только объявлял. Повесят на суку за яйца.

— Вот именно.

— То есть яйцами на суку ты висеть не хочешь, но хочешь, чтобы зло думало, что ты на его стороне?

— Гарик, не персонифицируй. Зло не может думать или не думать, а если бы могло, не сочло бы себя в обиде. Потому что злом в приведённом примере будут не только мои яйца, но и руки тех, кто их откручивает, и сам сук тоже.

— Сук-то тут при чём?

— При том, что, поглядев на мои страдания, он сделает собственные выводы.

— Какие?

— Откуда мне знать, какие? О предназначении сучьев.

Тут я вижу подполковника, который. Идёт по тропинке поглядеть на наши страдания. Прёт, как сквозь страшный сон. Большое несчастье — попасть в страшные сны подполковника Лаврененко.

Даже Доктор Гэ в мгновение ока. Перестаёт быть неонацистом. И превращается в задроченного торчка.

— Где Кирягин, орлы?

Рапортую:

— Проводит мероприятия, содействующие охране личного состава от болезней, общих для человека и животных. Согласно плану ветеринарного обеспечения. Товарищ подполковник.

Тяжёлый взгляд Лаврененко с подозрением ощупывает нас, наши сапоги, вилы, сарай за нашими спинами. А чего? Я, что ли, виноват. Что девки хором разучивают устав гарнизонной службы. Хочешь не хочешь, а обогатишься.

— Контингент вы, Романов. Контингент, а не личный состав.

— Мы же несём все тяготы службы, — вякает Доктор Гэ. — Пора бы уж и повысить.

Подполковник скандализирован.

— Много ты знаешь о тяготах службы. Ты в карауле в сугробе стоял? В боевой выкладке бегал? На учениях -