Ты так любишь эти фильмы

Погодите, сейчас. — Встаёт, находит нужный том, листает, отыскивает. — «В его глазах суверенный римский народ был сборищем черни, герой битвы при Аквах Секстиевых — обанкротившимся мошенником, формальная законность — пустой фразой, а сам Рим — городом без гарнизона и с полуразрушенными стенами. В этом духе он и стал действовать». — Принцесса смеётся, воодушевляется, шуршит бумагой ещё прилежнее. — «Во всём его характере чувствовалась склонность к иронии и, пожалуй, к шутовству».

— Это когда он головы сенаторов у ораторской трибуны выставлял?

— «Могло казаться, что победитель Сулла ни во что не ставит даже и победу… Жаждать и стремиться к чему-либо, вероятно, казалось ему неразумным в мире, который управляется случайностью и в котором можно рассчитывать только на случайность… Вера Суллы — это вера в абсурд».

— Ага. Остатки Мария выкинуть из гробницы. Такого абсурда у них всех хоть отбавляй.

— Останки, а не остатки. «И вот теперь этот человек появился публично на форуме, добровольно отказался от своей неограниченной власти, отослал вооружённую свиту, распустил ликторов и обратился к собранию граждан с предложением высказаться, если кто желает от него отчёта. Даже самые чёрствые люди были потрясены до глубины души. Сулла сошёл с ораторской трибуны -

— Гнильё оттуда уже убрали?

— …и пешком, в сопровождении лишь самых близких людей, прошёл мимо той самой черни, которая восемь лет назад разрушила до основания его дом».

— С чего бы это та самая чернь уцелела?

— О, чернь всегда уцелевает. Обладай она способностью гибнуть, история бы уже давно завершилась согласно Гегелю. Тут вот про проскрипции интересно, хотите? «Сулла не только построил свой режим на господстве насилия, он с циничной откровенностью всегда называл вещи их собственными именами. Этим он бесповоротно восстановил против себя массу малодушных, которая страшится не столько дела, сколько названий… Как это ни странно для виновника проскрипций, Сулла отменил смертную казнь за политические преступления…»

— Ну, и что ещё?

— Ещё он был очень красивым мужчиной, — отрезает Принцесса раздражённо.

— Только помер от вшивой болезни.

— Эти сведения, полагаю, вы в детстве почерпнули из романа «Спартак»? — Принцесса прилагает все усилия, чтобы голос звучал брезгливо и снисходительно. Она ищет нужное место и торжественно зачитывает: — «Он умер не от Фтириазиса, как передаёт один источник. Это неверно по той простой причине, что такая болезнь существует только в фантазии».

— Я понял. — Алексей Степанович смотрит так, что уже не вполне очевидно, кто тут мастер снисходительных взглядов. — Он дал своей солдатне разграбить Афины, полностью вырезал какой-то народец в Италии, поощрил законным образом, по списку и за награду, перебить пять тысяч граждан, сделал себе и своим фаворитам состояния на конфискациях — и всё это не ради идеи или своей партии, и даже не ради себя, а потому что судьба поставила его заниматься реформой гнилого государственного здания, за которую он никогда бы не взялся добровольно. Это твой идеал?

— Что ж вы так завелись, — говорит Принцесса, — завидуете? Ну ещё бы не завидовать. Столько было в этом человеке смелости, такое сопутствовало ему счастье!

— Нет, милая. Ты ему в книжке рукоплещешь, а в жизни завопишь про права человека.

— Я? — говорит Принцесса сдавленно. — Про права человека?

И вот, пока она не пообещала зарыть за эти слова Алексея Степановича живого в землю, я решил взвизгнуть, дабы разрядить обстановку. Я бы, если честно, взвизгнул в любом случае. Потому что в голове становилось всё туманнее, а в боку — всё больнее. И вот, Принцесса тотчас отдумала Лёху зарывать, а Лёха отдумал зарываться. Я был рад, что они дружно склоняются надо мной и перешёптываются. Самих слов я уже не слышал, спал и видел во сне Суллу Счастливого, который не на нашего ли супруга был похож.

Херасков