"Ты только отыщи его…"

— У тебя на уме только супружество, — сказал я. — Все вы, итальянские девушки, одинаковы. Ты не видела Чалмерса — зато я видел. Вряд ли она может быть красивой, раз сна лошадка его кровей. К тому же он не захочет меня в зятья. Он наверняка планирует для дочери куда более выгодную партию, чем я, журналист.

Она посмотрела на меня долгим неторопливым взглядом из-под загнутых черных ресниц, затем повела красивыми плечами и сказала:

— Подожди, пока увидишь ее.

На этот раз Джина ошиблась, как, впрочем, и я. Красивой Хелен Чалмерс не оказалась, но не была ни рослой, ни толстой. Она показалась мне совершенно безликой: блондинка, очки в роговой оправе, широкая свободная одежда, туфли на низком каблуке. Волосы у нее были стянуты сзади в косу. Словом, она была настолько пресной, насколько может быть пресной студентка колледжа. Ни дать ни взять синий чулок!

Я встретил ее в аэропорту и отвез в «Эксцельсиор» с обычными любезностями, какие говорят незнакомому человеку. Она отвечала столь же вежливо. Пока я вез ее в отель, она успела так мне надоесть, что мне прямо не терпелось поскорее от нее избавиться. Я попросил звонить мне на службу, если ей что-нибудь понадобится, дал свой телефон и откланялся. Я был совершенно уверен, что она не позвонит. В ней чувствовалась расторопность, она явно не пропадет в любом положении и обойдется без моих советов и помощи.

Джина от моего имени послала в отель цветы. Она также отправила телеграмму Чалмерсу, что девушка благополучно прибыла.

С чувством исполненного долга я напрочь выбросил мисс Чалмерс из головы и вплотную занялся двумя многообещающими газетными материалами.

Дней десять спустя Джина предложила мне навестить девушку и узнать, как она поживает. Я так и сделал, но в отеле мне сказали, что она уехала шесть дней назад и адреса не оставила.

Джина сказала, что мне следует разузнать, где она, на тот случай, если вдруг поинтересуется мистер Чалмерс.

— Ладно, займись этим сама, — ответил я. — У меня дела.

Джина справилась в полицейском управлении. Оказывается, мисс Чалмерс сняла трехкомнатную квартиру на виа Кавур. Джипа узнала и телефон. Я позвонил туда.

Когда нас соединили, девушка, казалось, удивилась, и мне пришлось дважды повторить свою фамилию, прежде чем до нее дошло. Оказалось, она так же напрочь забыла обо мне, как я о ней, и как ни странно, это меня задело. Она сказала, что все у нее в порядке, дела идут прекрасно, спасибо. В ее голосе угадывалось какое-то нетерпение, похоже было, ее раздражает то, что я навожу о ней справки. Кроме того, она говорила тем вежливым тоном, к которому прибегают дочери очень богатых людей, когда разговаривают со служащими отца, и это привело меня в бешенство.

Я перебил ее, снова напомнил, что в случае надобности я в ее распоряжении, и положил трубку.

Джина, которая все поняла по выражению моего лица, тактично заметила:

— В конце концов, она дочь миллионера.

— Знаю, — ответил я. — Отныне пусть сама о себе заботится. Она в буквальном смысле слова меня отшила.

На том и порешили.

Весь следующий месяц я ничего о ней не слышал. У меня было очень много работы, поскольку месяца через два я собирался в отпуск и хотел сдать дела в полном порядке Джеку Максуэллу, который должен был прилететь из Нью-Йорка сменить меня.

Я планировал провести неделю в Венеции, а потом закатиться на три недели на юг, в Искию. Это был мой первый долгий отпуск за четыре года, и я с нетерпением его ждал. Я собирался путешествовать один. Люблю побыть в одиночестве, когда это удается, люблю сам решать, где и надолго ли остановиться: в компании ж свобода передвижения всегда стеснена.

Спустя месяц и два дня после телефонного разговора с Хелен Чалмерс мне позвонил Джузеппе Френци, мой хороший друг, который работал в редакции «L'Italia del Popolo»[1], и пригласил меня на вечеринку. Ее устраивал продюсер Гвидо Луччино в честь какой-то кинозвезды, которая произвела фурор на фестивале в Венеции.

Мне нравятся вечеринки по-итальянски. На них приятно и весело, а еда всегда отменная. Я сказал, что заеду за ним часов в восемь.

У Луччино была большая квартира возле Порта Пинчиана. Когда мы добрались туда, проезжая часть дороги была забита «кадиллаками», «роллс-ройсами» и «бугатти», и мой «бьюик» модели 1954 года корчился от боли, пока я отыскивал, куда бы нам с ним приткнуться.

Вечер удался на славу. С большинством гостей я был знаком. Половину из них составляли американцы, и у американофила Луччино всегда имелось вдоволь виски и водки. Часов в десять, изрядно нагрузившись, я прошел в патио полюбоваться луной и немного освежиться.

Там одиноко стояла девушка в белом вечернем платье. Ее обнаженные спина и плечи в лунном свете блестели как фаянс. Опершись на балюстраду и слегка запрокинув голову, она разглядывала луну. В ее лучах светлые волосы девушки мерцали, как атлас или стекловолокно. Я подошел к ней, остановился рядом и тоже уставился на луну.

— После этих джунглей под крышей тут просто благодать, — сказал я.

— Да.

Она не повернулась и не посмотрела на меня. Я украдкой скосил на нее глаза.