Ты только попроси. Или дай мне уйти

Симона, обеспокоенная моим состоянием, предлагает мне одну из своих настоек, но я отказываюсь. Мне дурно лишь от одного их запаха. Пусть звонит Эрику – по крайней мере, хоть узнает, как он поживает.

Голова просто раскалывается, и меня заставляют лечь. Обессиленная, я тут же засыпаю. Когда просыпаюсь спустя пару часов, чувствую злость, дикую злость, и звоню Эрику. После третьего гудка он отвечает.

Аллилуйя!

– Говори.

– Нет, это ты мне говори, мудак!

После напряженного молчания он с иронией произносит:

– Как долго я не слышал от тебя этого нежного словечка. Жаль, что не могу лицезреть это вживую.

Замечаю, что он снова пьян. Не желая развивать эту тему, продолжаю:

– Как ты можешь быть таким мудаком и верить тому, что болтает Лайла?

Слышу, что его дыхание меняется. Похоже, он устал. Спрашивает:

– И как ты узнала, что это именно Лайла мне все рассказала?

– Новости распространяются намного быстрее, чем ты думал, – холодно отвечаю я.

Молчание.

Это молчание меня убивает.

Мужчина, которого я люблю, цедит сквозь зубы:

– Я еще не разговаривал со своим дорогим другом Бьорном. Отложил беседу с ним до тех пор, когда встречусь с ним лицом к лицу, но…

– Тебе незачем с ним разговаривать на эту тему, потому что между нами ничего не было. Бьорн – твой лучший друг и хороший человек. Я не понимаю, как ты можешь сомневаться в нем и верить, что между нами есть что-то большее, чем дружба.

Звуки, раздающиеся в трубке, похожи на шум в каком-то баре. Прежде чем я спрашиваю, где он, Эрик язвительно произносит:

– Ну же, Джудит, ты его защищаешь – как мило.

– Я его защищаю, потому что ты говоришь, ничего не зная.

– А может быть, я знаю слишком много.

– Да? И что же ты знаешь? Расскажи мне! – ору я, вне себя от злости. – Потому что то, что знаю я, – это то, что между ним и мной было лишь то, что позволил ты, к тому же под твоим личным наблюдением.

– Ты уверена, Джудит? – спрашивает он таким тоном, что я теряюсь.

– Уверена, Эрик. Абсолютно уверена.

В воздухе такое напряжение, что его можно резать ножом. Я взволнованно спрашиваю:

– Где ты?

– Пью. Выпивка – лучший способ забыться.

– Эрик…

– Какое разочарование. Я думал, что ты – единственная и неповторимая, но…

– Не вздумай мне сказать то, после чего мы уже расстались однажды! – кричу я. – Попридержи язык, чертов мудак, или, клянусь, я…

– Что ты клянешься?

По его голосу и тону понимаю, что он вышел из себя. Стараясь успокоиться, чтобы не нервировать его еще больше, говорю:

– Не понимаю, как ты можешь в такое верить. Ты же знаешь, что я тебя люблю.

– У меня есть доказательства, – в ярости прерывает он меня. – У меня есть доказательства, ни одно из которых ты не сможешь опровергнуть.

Я все меньше понимаю, что происходит, и снова кричу:

– Доказательства? Какие доказательства?!

– Джудит, я не хочу сейчас с тобой разговаривать.

– А я хочу, чтобы ты со мной поговорил. Ты не можешь меня обвинять и…

– Не сейчас, – прерывает он меня. – Кстати, моя поездка продлевается. Я не вернусь на этой неделе. Не хочу тебя видеть.

И бросает трубку. Он снова бросил трубку.

Я готова заорать, но вместо этого падаю на кровать и плачу, плачу, плачу.

У меня не осталось сил ни на что, кроме слез. Успокоившись, иду в душ. Затем спускаюсь на кухню, но там никого нет. Вижу записку от Симоны:

Мы поехали в супермаркет за покупками.

Ко мне подбегают Трусишка и Кальмар, начинают ластиться ко мне. У животных очень развито чутье.

Кажется, они понимают, что мне плохо, поэтому не отходят от меня ни на минуту.

Захожу в гостиную, подхожу к музыкальному центру и, просмотрев несколько дисков, ставлю тот, от которого мне станет еще хуже. Вот такая я мазохистка. Когда звучит «Если нам позволят», я снова плачу, вспоминая, что всего несколько дней назад танцевала с Эриком под эту песню.

Ставлю ее на повтор. Заплаканная и с разбитым сердцем иду к окну. На улице льет дождь, а из моих глаз льются слезы. С каждым днем погода в Мюнхене становится все хуже, и я лишь могу смотреть на дождь и плакать, пока мое сердце разрывается на кусочки.

Если нам позволят, мы будем любить друг друга вечно.

Если нам позволят.

Ясное дело, что не позволят.

Сначала это были Мариса и Бетта, потом Аманда, теперь Лайла.

Почему они не позволяют нам любить друг друга?

Спустя несколько часов, когда возвращается Симона, я уже немного успокоилась и больше не плачу. Наверное, исчерпан мой годовой запас слез.

Не зная о моих мыслях, Симона спокойно готовит обед и, когда он готов, зовет меня, но я почти не ем. Совсем нет аппетита.

Симона – мудрая женщина и понимает, что я страдаю. Она пытается поговорить со мной, но я отказываюсь. Не могу. В итоге она оставляет свои попытки.

Вечером, когда со школы возвращается Флин, я стараюсь встретить его с широкой улыбкой. Мальчик не заслуживает того, чтобы жить в тревоге и постоянно видеть меня в дурном настроении.