Ты у него одна

Эмма лишь молча кивнула и обессилено привалилась к его плечу. Посопела немного, стараясь справиться со слезами, которые будто прорвало сегодня. Которые будто только и ждали, чтобы начать выливаться и делать ее лицо распухшим и некрасивым.

В тишине стало слышно, как капает вода в кухне. Щелкает обо что-то, наверное о воду в чашке из-под молока, которое она уговорила себя вчера вечером выпить. Заурчал холодильник. И еще что-то стучало. Стучало прямо в висок. Неровно, то сбиваясь с ритма, то восстанавливая свой монотонный перестук.

Сердце! Господи, это же его сердце скачет, как бешеное. Просто сумасшедшее какое-то сердце. Нельзя так, вон у нее даже виски заломило от этих бешеных толчков.

– Данила, – позвала она и сморщилась от того, каким скрипучим показался ей ее голос.

– У? – Он не шелохнулся, только сердце отчего-то замерло, перестав долбить ей в висок.

– Что это у тебя с сердцем? – Она положила ему ладошку на грудь с левой стороны и прижала слегка. – Болит?

– Оно давно болит, – согласился он хрипло и вдобавок еще и кивнул. – Оно с детства болит.

– Да?! А почему я об этом узнаю последней?! – Она всерьез обеспокоилась и попыталась сползти с его коленей. Но он не пустил, вцепившись в халат пальцами, словно клещами. – У меня есть знакомый кардиолог. Он поставит тебя на ноги за месяц! У него больное сердце, а я об этом не знаю!

Противная муть снова поползла ему в глаза, мешая разобрать, что таится на самом их дне.

– И как оно болит? – Эмма сразу занервничала, поняв, что он снова пытается спрятаться от нее. – Данила, не молчи, пожалуйста! Я же твоя жена… пока. И я должна знать, что у тебя болит.

– Да? – полузадумчиво, полунасмешливо пробормотал он, привлекая ее к себе и зарываясь подбородком в ее волосы. – Должна? Может, и должна. Но ты также должна знать и причину моей хронической сердечной недостаточности.

– И?! – Ее руки сами собой поползли кверху, обхватили его затылок и принялись поглаживать кожу под этим жутким конским хвостом, который он непонятно зачем отрастил. Пусть не сразу, но она потребует, чтобы он подстриг волосы. Обязательно потребует. Пусть он будет прежним… – И в чем же причина твоей хронической сердечной недостаточности?

– Она в тебе, милая… – Он с силой втянул в себя воздух. – Боже, как ты пахнешь! Тысячу лет не слышал твоего запаха! Целую вечность! Эльмирочка моя… Ты ведь моя, правда?

– Да. – В горле снова встал противный комок, мешающий дышать, говорить, думать, перекрыл дыхание, заставил скакать сердце, а на глазах снова выступили слезы. – Так больше продолжаться не может. Все должно быть по-другому! Все!

– Что?..

Дежурный вопрос. Абсолютно дежурный, потому что он уже почти ничего не слышал и плохо соображал, что она ему шепчет на ухо. Ее близость душила его, сводила с ума. Он так давно не любил ее… Целая вечность прошла с тех пор, когда они засыпали и просыпались в одной постели. Пусть она была ему почти чужой, пусть была отстранена тогда, и, глядя на нее спящую, он ловил себя на мысли, что она совершенно не принадлежит ему, что она живет в каком-то своем мире. Совершенно ином, сильно отличающемся от его, но видеть-то ее, видеть-то он ее мог всегда. Протянуть руку. Погладить по щеке, плечам, по груди. Да, она часто поворачивалась к нему спиной. Много раз морщилась, когда он занимался с ней любовью. Но она была рядом.

А потом… потом он попытался жить без нее. И чуть не испортил все сам, чуть не опоздал. Он хотел наказать ее: больно, жестоко, а в результате был наказан сам. Ведь все то время, что он провел в добровольном изгнании, он и не жил вовсе. Цеплялся за случайный секс, как за соломинку. Слушал чужие стоны, впитывал чужие ласки, как какой-то целительный эликсир, обманывая сам себя, что в этом и есть его исцеление. Он сильный! Он сумеет выпутаться! Он сможет жить без нее. Что бы там ни шептало в ночи ему его идиотское подсознание. Что бы ни пыталось подсунуть ему в кошмарных сновидениях, ему плевать. Он сможет…

Оказалось, что не сумел. Он по-прежнему был слаб перед ней. Перед ее красотой. Перед ее силой и перед ее слабостью. Не видя ее, он справлялся с собой. Увидев, пропадал.

В ресторане, когда этот старинный «друг» их семьи начал измываться над ней, он еле сдержал себя. Еле сумел остановить себя, чтобы не вытянуть руки и не свернуть этому изощренному гаду его тонкую хлипкую шейку. Чтобы его плешивая башка безвольно повисла, а язык вывалился изо рта, прекратив наконец глумление над его девочкой.

Она просила поддержки. Данила видел, как мечутся ее глаза, моля о поддержке. Но он не стал помогать ей. Не стал. Уговорил себя справиться с минутной слабостью. Смотрел в ее прямую, покрытую предательскими капельками пота спину, и терпел.