Ты умрешь красивой

— Уходи, — прорычала она. — Убирайся. Занимайте свои посты. Я дам знать по смс, когда настанет день «Х».

Глава 8 Конец истории

Прошло время, и память стала подкидывать вопросы. А он точно сделал с ней что-то нехорошее? Может, мне показалось? Я стал гадать, пришла ли она в себя? А если очнулась, помнила ли о чем-нибудь?

Ее я больше не видел никогда. Зато были другие. Да, спустя некоторое время я вернулся и раз за разом становился свидетелем этой ужасной сцены. Наваленные всюду вещи лавки скрывали секрет помощника антиквара, равно как и мой — невольного свидетеля преступления. Множества преступлений, о которых я умолчал. Я, точно старьевщик, складывал воспоминания в самый потаенный угол своего подсознания, чтобы по ночам вынимать, разглядывать, а потом вновь прятать.

Шло время. Это стало моей обыденностью. Я прозаично размышлял, как восточному пройдохе пришел в голову такой простой фокус? Этот хиляк из Алжира, вечно обнимавший себя за локти, с опущенными в пол глазами монашка… Шло время, и я перестал воспринимать его как Учителя. Я вырос, но зачесывал волосы назад, как он. Одевался, как он, не по моде, предпочитая старомодную классику растянутым пиджакам и брюкам. Вместо Майкла Джексона слушал Баха и Паганини. Отец оставил мне в наследство квартиру, полную книг и пластинок. Я стал учителем, потом профессором, стал преподавать французский язык и литературу, но помнил лавку, даже когда на ее месте открылось кафе.

Я думал, много думал о том, кем я стал. И кем он был для меня. Почему я не мог перестать о нем думать? Может, он был просто больным, а мне нравилось наблюдать за его странностями? Что ему давала лавка? Почему он никуда не уходил со своими талантами? Неужели прельстился лишь заработком? Или возможность отыграться за свое унижение на девушках была верхом его вожделения? Что им движило? Не выдумал ли я его, наделив особенностями, которыми он и близко не владел? Не был ли он моим отражением? Существовал ли на самом деле?

Конечно же, помощник антиквара обратил внимание на меня и мои частые визиты в лавку. Мы даже подружились. Говорили о книгах, о любви, философствовали, обменивались пластинками. Но я так и не решался сознаться, что видел, как он затягивал девочкам корсеты. И не перестал прятаться в завалах антикварного богатства, чтобы получить удовольствие от очередной жертвы своего товарища. Это был мой личный сорт наркотика, опиум, лишившись которого потом долго не мог найти, чем его заменить.

— Ты когда-нибудь думал, каково это — овладеть женщиной, которая бьется в предсмертных конвульсиях? — вот такие были между нами разговоры. Он протянул мне объемный старый том под авторством маркиза де Сада. — Читай, мальчишка.

Уж тогда я понял, что он больной. Но поздно. Я успел подхватить заразу.

И я читал де Сада, взахлеб, дрожа от ужаса, что такое возможно, — вот оно, черным по белому, будто инструкция, призыв к действию. Персонаж маркиза — надеюсь, вымышленный — дает любовнице яд, овладевает ею, наслаждаясь ее предсмертными криками и наблюдая, как она затихает в его руках. Мерзко, но притягательно, от этого тошнит, но хочется! Я гадал: неужели он будет пробовать? Это ведь надо… пойти на убийство! Не просто затянуть девчонку шнуровкой, а так, чтобы она умирала… На самом деле умерла!

Смог бы я пойти на это?

Это было безумное наваждение! Оно так крепко держало мой мозг в клещах, как малярия, холера или еще что-то. Я бы сошел с ума. Я понял, что стал фетишистом, предмет вожделения которого — чужие фантазии. Я хотел, жаждал видеть, как это будет происходить. Думал, что умру, если не увижу. У меня начинались приступы паники, когда я думал, что не попаду на главное представление своего товарища. Готов был признаться, что знаю его тайну, пасть на колени и умолять допустить меня до священнодействия.

Готов был сам убить кого угодно.

Ее звали Софи, впрочем, это неважно. Тяжелая копна волос, смуглая кожа, зеленые глаза. Она была немного похожа на ту первую — та же охапка каштановых кудрей. Он выбирал похожих девочек: обязательно кукольной внешности, большеглазых, непременно волосы до попки. Девочка несколько раз являлась со своим отцом в лавку и даже стала свидетельницей неприятной сцены. Шли годы, а лавочник все колотил своего помощника, хоть тот был на голову выше и достаточно возмужал, чтобы ответить. Узнав, что без его ведома была продана золоченая рамка, которую ее отец заложил весной, Массен, который незаконно промышлял и ростовщичеством, позвал своего помощника, схватил за ухо и заставил встать перед клиентами на колени.

«Проси, проси прощения у этих добрых людей, которые доверили мне свою дорогую вещь! Что я теперь должен им ответить? У папаши Массена никогда, слышишь, никогда не пропадают вещи!» — кричал он, боясь, что клиенты нажалуются на него в полицию.