Ты умрёшь завтра(СИ)

     — Мы в ловушке. Выхода нет, потому что не было и входа. Все мы здесь беглецы. Кто-то бежал от идеологии, кто-то от личных проблем, кто-то от внутреннего страха, что эта идеология невозможна. Все мы — вполне адекватные дети своей эпохи. Но рожденные в аду не осознают, что они в аду. Пока не увидишь, пока не пощупаешь другую реальность, твоя собственная жизнь кажется вполне нормальной и, главное, оправданной. Но все это — иллюзия. Нет никакого оправдания, нет даже смысла. Как бы ни хотелось правительству, инстинкты человека Партии неподвластны, а инстинкты эти говорят, что нас уже давно нет. Нас не существует. Нас переплавили в металлургических печах цивилизации, нас отработали, мы — просто шлак, высыпанный в отстойник. Отсюда сбежать невозможно, потому что в марафоне за смыслом жизни мы достигли финиша, и теперь видно, что никакого финиша нет, и быть не могло. Борясь с внутренней неудовлетворенностью, мы искали внешних врагов, не подозревая, что главный враг всегда внутри, то есть ты сам. Но борьба захватывает, становится призрачным смыслом жизни, и за этим копошением, за этой мышиной возней забываешь (да просто выкидываешь из головы!), что главное в другом! Главное в том древнем инстинкте, который заставляет искать себе половину, а потом радоваться зарождению новой жизни. Какой смысл в научных открытиях и достижениях прогресса, когда единственное счастье в ласковом взгляде жены и в торопливом чмоке дочери? И что стоило мне это понимание?! Я — просто муравей, карабкающийся по стеблю травинки, уверенный, что это ствол кедра. Самоуверенность стала моим проклятием. Близкие люди были моими тылами, просто отдохновением, куда я возвращался, чтобы зализать раны и заврачевать горечи поражений. Я должен был их защищать, я должен был драться за их существование, но я был беспечен и, конечно же, слаб. Мужская сила, мужская воля — очередное вранье, для того, чтобы завоевать женщину. Приходит случай, и эта иллюзия обращается в прах. Мы не подвластны сами себе, как можем мы претендовать на власть над другими судьбами, тем более стихиями?! Что за маниакальная тяга к божественному царствованию?! Кем я себя возомнил?! Богом?! Я даже не жив, хотя все еще не мертв… Мне бы каменное лицо, мимику которого не нужно спасать, и стеклянные глаза, которые не слезятся. А еще электрический насос вместо сердца — машину взамен живого органа, такую, чтоб не копила боль. И память младенца, девственно чистую, как пение жаворонка, чтобы не помнить, чтобы все с нуля…

     Семыгин говорил еще минут тридцать. Кондрат Олегович его не перебивал, изредка отхлебывал портвейн и плакал.

     12 июля 1974 года Никодиму исполнилось 12 лет. Никодим никогда не отмечал свои дни рождения, но поскольку теперь у него был официальный друг Петя Маслов, этот друг решил, что негоже игнорировать столь важный праздник, и явился к Никодиму в гости с подарком. Петя не собирался брать с собой спутников, но его сестра Юля, уловила в брате некоторое волнения, заставила его поделиться намерениями и увязалась за ним.

     — Чем обязан выниманию, молодые люди? — встретил их Никодим, в руках он держал книгу В. М. Бехтерева с диким названием «Коллективная рефлексология».

     — Так ведь это… — смутился Петька, — с днем рождения пришли тебя поздравить. Вот, подарок тебе…

     Никодим принял протянутую книгу, прочитал:

     — Марк Твен, «Приключения Гекльберри Финна».

     Книга была изрядно потерта, и было ясно, что этот томик очень Пете Маслову дорог, то есть он от всей души желал сделать другу приятное.

     — Занятная книга, не скучная, — прокомментировал Никодим. — Я читал ее десять лет назад.

     — Чего? — Петя не понял, шутка это, или Никодим говорит серьезно. Впрочем, Петр уже начал привыкать к странной манере разговора товарища, когда толком не ясно, всерьез говорит Никодим, или нет.

     — Не важно. Спасибо за подарок. Что ж, заходите, раз пришли. Гостей я не ждал, поэтому угощений нет, но чаем вас напою.

     Никодим проследовал на кухню, поставил на плиту чайник. Петя и Юля прошли следом, сели за кухонный стол.

     — Как дела на уголовном поприще, Петр? — осведомился Никодим и заглянул Петьке в глаза.

     Девочка уловила в словах Никодима иронию и улыбнулась, ее брат озадачился.

     — Ну-у-у… По-разному…

     — Не надоело еще ерундой заниматься? — давил Никодим.

     — Чего это ерундой?! — возмутился юный Маслов. — Ты же сам!..

     — Сам я магазины не граблю, и в благородство не играю, — перебил его Никодим. — Потому что это просто смешно. Вот скажи мне, Петр, тебе четырнадцать лет, у тебя есть мечта?

     Лицо Петьки озарилось, он смущенно улыбнулся, ответил:

     — Ну да. Я велик хочу…

     Никодим расхохотался. Его смех был громким и резким, так что Петя и Юля даже отшатнулись, но уже в следующую секунду Никодим смех оборвал, сказал с сарказмом:

     — Разумеется. О чем еще может мечтать подросток эпохи социализма. Хорошо. У тебя будет велосипед. Тебе даже воровать ничего не придется.

     Петька с жадностью подался вперед, боясь пропустить хотя бы слово, Юля напряженно молчала.

     — У вас есть телевизор? — спросил Никодим.

     — Неа.