Ты, уставший ненавидеть

Юрий стал возле иконы, запоздало подумав, что надо было купить несколько свечей. Он оглянулся, но у входа, где обычно сидела одна из старушек, продававших свечи и прочую церковную мелочь, на этот раз было пусто. Орловский решил подождать. В конце концов, спешить совершенное некуда. Конечно, его могли арестовать здесь, прямо в церкви, но Юрий знал, что обычно все это делалось иначе. Его могли взять вчера, сразу же после собрания, где выступил Аверх, и где выступал он сам. После того как Юрий не выдержал и заступился за этих двух мальчишек… Тогда его не тронули, хотя после голосования было ясно, что на следующий день он мог не идти на работу. Очевидно, лишь после этого Аверх или кто-то из его присных позвонил в Большой Дом. Но там среагировали не сразу: в конце концов, Орловский в их глазах был всего лишь одним из «бывших» – сыном генерала и братом офицера Марковской дивизии. В эти месяцы, когда летели головы членов Политбюро и наркомов, с неосторожным сотрудником Государственного Исторического музея, заступившимся за своих коллег, обвиненных в очередной глупости, можно было и не особо спешить. О книге, о его книге, в Большом Доме еще не знали – это очевидно…

В храме было по-прежнему пусто, но Юрий внезапно почувствовал себя значительно лучше. Страх исчез, вновь вернулась способность мыслить трезво и логично. Орловский глядел на потемневший лик Христа, знакомый ему с самого детства, и наконец-то, впервые в этот страшный день, почувствовал, что может спокойно рассуждать.

Да, вчера он повел себя неправильно. Но он не подвел Терапевта, и сделал все, чтобы Ника забыла его навсегда. Наверно, он все же поступил верно, поскольку она все равно не удержалась бы и пришла – не сейчас, так через несколько дней. Тогда бы она нашла на двери сургучные печати, догадалась а не догадаться было невозможно – и неизбежно принялась бы искать Юрия. А это страшно, особенно если те, кто придет за ним, все же что-то узнают. Поэтому пусть все случившееся кажется ей нелепой ссорой – или даже припадком болезни. Он вспомнил: Ника, уже уходя, твердила одно и то же: «Ты болен, ты болен…» Да, лучше пусть так. Лучше ссора, разрыв – но о ней не должны узнать те, что сторожат его у входа в переулок…

…Старушка вынырнула откуда-то из темной глубины храма и привычно села за маленький столик у входа. Орловский нащупал в кармане пиджака мелочь и подошел к ней, молча указав на свечи (говорить не было сил). Старушка, похоже, немного удивилась, но аккуратно пересчитала гривенники и выдала Юрию тонкие восковые свечки. Их оказалось три, и он почему-то решил, что это хорошая примета…

Итак, есть надежда, что Ника не будет его искать – по крайней мере в ближайшее время. Значит, ею не заинтересуются неделю-другую, а то и больше. А там должен помочь Терапевт. Юрий верил, его друг сумеет, ничего не открыв, уберечь Нику от опрометчивых шагов. Хорошо бы позвонить Терапевту, сказать напоследок, что он уничтожил все, что могло скомпрометировать, и попросить позаботиться о Нике. Мелькнула даже мысль поинтересоваться, нет ли телефона в церкви, но Орловский тут же одернул себя. Нет, нельзя: те, что ждали его, могут предусмотреть и это. Он вновь вспомнил Терапевта. Еще тогда, в самом начале их знакомства, он говорил Юрию…

…Это было, кажется, в Нескучном саду, они сидели на старой лавочке и договаривались о том, когда Терапевт передаст ему первую папку с материалами. Тогда Юрий впервые услыхал о человеке, которого позже Терапевт стал называть Флавием. Флавией обещал передать ему статистику об операции «Юго – Восток», они обсудили это, а затем Терапевт почему-то заговорил о неизбежности ареста. Своим спокойным, как всегда, слегка ироничным тоном он говорил, что в «царстве победившего социализма» – он так и выразился, – где каждый первый доносит на каждого второго, сама идея нелегальной организации обречена. Они продержатся недолго – а значит, надо быть готовым. И главное – не считать врагов только подлецами и идиотами. Да, многие на Старой Площади и – в Большом Доме на Лубянке – подлецы, идиоты, а порой и просто недоумки. Но есть другие. Как-то раз Терапевт вспомнил Ростов осенью 17-го: тогда офицеры, сходившиеся под знамена Корнилова и Алексеева, считали большевиков всего лишь платными агентами Вильгельма. Врагов, особенно таких, нельзя недооценивать – эту мысль Орловский запомнил крепко и был с ней вполне согласен.