Ты ведь понимаешь?

…я думал,
боль означает:
я не был любим.
Но значит она: я любил.

Луиза Глик, «Первое воспоминание»

Лаконично

— Ты веришь в наше общее будущее?

— Сначала я хотел бы поверить, что эта ночь действительно была.

Перевод Юлии Созиной

Илл. 1.[1]

Save Your Kisses for Me

Иногда занавес даже не раскрывается, размышлял он за мгновение до выхода на сцену. А иногда раскрывается, а за ним — ни одной, тогда вообще до микрофона дело не дойдет. А иногда они начинают освистывать тебя прежде, чем ты откроешь рот — тогда все получилось, ты уже всего достиг, не надо демонстрировать то, что не умеешь, ты разведешь руками и уйдешь. Но иногда их, тех, что по ту сторону, не счесть, и они аплодируют, будто дождаться не могут, когда ты начнешь лажать, вот тогда дело плохо — тогда ты должен обнять гитару и запеть, так, как не умеешь; тогда не удастся отступить, сказав: «Я так и думал», — себе и миру. А может, как раз сегодня ни одна не пришла?

Перевод Юлии Созиной

Илл. 2.[2]

Была ли это я?

Я ничегошеньки не помню. Вечером мы с одноклассницами куда-то пошли, и еще куда-то, а потом еще куда-то, я не помню, а потом пришли эти ребята… Да, мы немного посмеялись, так, ничего особенного. Купили выпить, но я не помню, что пила. Помню, что потом мы вдвоем что-то обсуждали в том закутке у туалета. Помню, как помахали всем на прощание, он — своим, я — своим. Помню, что у него был мотоцикл, что он застегнул на мне шлем. Свой. Он был мне велик, но пах восхитительно. Другие пахли мальчишками, а этот запах был совсем иным — мужским.

Одноклассницы меня спрашивали: ты была пьяная? Он был нежен? А мама его видела? Он дал тебе свой телефон? Не помню. Ничего не помню, кроме того запаха.

Перевод Виктории Суворовой

Илл. 3.[3]

Но я не могла спать,

вот и ушла. Я знаю, что должна была оставить записку. Я знаю, что это неприлично, когда девушка вот так уходит после того, как ты три месяца водил ее ужинать в ресторан, по сути, почти каждый вечер, и когда она сказала после этих почти ста ужинов — сегодня по рюмочке и продолжим у тебя. Знаю, это тяжело, просыпаешься утром, а в постели пусто, ведь накануне ты был уверен, что утром не будет пусто, и в квартире пусто, а ты думал, так уже не будет. Но я должна была уйти, я не могла спать, ты ведь понимаешь.

Ну что я могу тебе сказать? Что мне понравился вечер? Так ты же знаешь. Я же тебе всегда говорила. Всегда же нравился. Что я не могла остаться? Так ты же знаешь. Ты же видишь, что меня нет. Все эти ужины — знаешь, я ведь не была так уж голодна. Здорово было потом, когда всё уже унесли, а мы с тобой просто сидели и болтали. Мне нравилось, как ты каждый раз так медленно качал головой, когда я говорила, что в этот раз хотела бы заплатить. Я бы могла заплатить, да почти каждый раз могла бы, но мне нравилось это твое медленное движение головой. У тебя так волосы колыхались.

Ну да, мы уже наелись этими ужинами, подошло время для другого. Я и предложила пойти к тебе. Но сразу, как мы вошли, я уже знала, что не смогу. Все эти вещи в твоей квартире! Для меня места не было. Когда мы ужинали, было не так — не так много личного. А тут — не знаю, если бы мы поехали в гостиницу, может, тогда бы получилось. Как в ресторане, заходишь и идешь. А это был твой дом. Все эти штуки на стенах, которые вы с женой привезли из путешествий. И детскую ты мне показал. Да, это было зря, наверно, ты понял сам. Я знаю, что дети уже взрослые и живут отдельно. Но комнату ты им оставил. Они могут вернуться, в любое время. И что я тогда?

Мне было плохо, когда ты плакал. Я хотела тебя успокоить, но не могла. Я знаю, ты меня любишь. Так ведь и я тебя. Мне, правда, жаль, ты хороший человек. Другой бы не постелил мне в гостиной. Но я, правда, не могла. Спать. Слишком много вещей. Книги, и скорее всего, не твои. Музыка, которую ты не слушаешь. Для меня это слишком, извини.

Знаешь что? Я переела. Думаю, я больше не смогу есть, по крайней мере, какое-то время. И что еще мы с тобой можем делать? Ты же не обиделся? Ты ведь понимаешь?

Перевод Марии Громовой

Илл. 4.[4]

Температура плавления

Она нервничала, когда нажимала на кнопку диктофона. Городские мифы свидетельствовали, что он спит с каждой, пришедшей на его знаменитые курсы керамики, даже с теми, кому нет дела до мужчин, даже с теми, кому нет дела ни до кого. Что произойдет, когда они закончат интервью? Как он подступится? Его керамика выпячивала свои бока перед ней, чувствовавшей, что больше не может думать об этих откровенных, обнаженных выпуклостях повсюду. Городские мифы свидетельствовали, что она не спит ни с кем, даже с теми, кто не дает интервью никому, никому, кроме нее.

Улыбаясь, он сказал:

— Знаете, я вас всегда с удовольствием слушаю.

Ага, началось.

— Вы слушаете радио?

— Здесь, в мастерской почти всегда никого…