Ты здесь не чужой

Прогулка ее утомила. Она переходит в столовую, поглядывая по сторонам, где бы перевести дух. Стол бы надо покрасить, но вообще-то это хорошая, солидная старинная мебель. Присев у ближайшего торца, Элизабет снимает шляпу, расстегивает пальто. Вышли погулять, догадывается старуха, воркуют на снегу, голубки, во дворе, где она резвилась девочкой. Вот она опускается на колени на веранде, обхватив руками за шею Пека, мохнатую дворнягу, прижимая его к себе, а пес облаивает залетевшую во двор пичужку, и его лай эхом отдается в ее груди. Брат что-то орет приятелю, забравшемуся чуть ли не на верхушку бука, на лужайке за домом гудит газонокосилка, пахнет только что срезанной травой; она выбегает на лужайку, весело борется с отцом, пытается вытащить монету, которую тот накрепко зажал в кулаке. Кончиком пальца проводит по знакомой извилине на ногте его большого пальца. «Осторожнее, вы оба», — просит мать и наклоняется поцеловать отца. На втором этаже в углу в пол вделана решетка, если лечь и прижаться к ней ухом, как раз над тем местом, где бабушка поставила свой письменный стол, услышишь, как скрипит металлическое перо — старуха надписывает уже третью стопку поздравительных открыток. Девочка играет одна наверху. На постели — ситцевые простыни. Столбики дедовской кровати из темной вишни с наконечниками в форме ананаса. Она опирается коленями на край матраса, цепляется за столбики, пятки проваливаются, мышцы на щиколотках напряжены. Дерево плохо поддается ножу, которым дед режет по воскресеньям индейку. Под частыми ударами серебряного острия из-под темного лака проступают красные светлые пятнышки. Сердце бьется так часто, едва удается вдохнуть. Потом мать запирает ее в пустой комнате, вечером отец задает порку, уложив поперек кушетки. Что толку твердить: «Я не нарочно»! Следы на столбиках кровати не стерлись, мерцают в свете свечи, падает снег, она цепляется за материнскую руку, молясь, чтобы доктор пришел наконец, чтобы ее ребенка спасли.

Любопытно, как складывается жизнь у других людей?

У входа в столовую Тед замер, челюсть у него отвисла. Миссис Майнард сидит в шубе возле дальнего края стола, смотрит в окно, лицо бледное, измученное.

— Миссис Майнард?!

Элизабет оборачивается и видит Теда — он так и остался стоять в дверях. Голый по пояс, только джинсы натянул. Волосы всклокочены. Таким она его еще не видела.

— Что вы тут делаете, миссис Майнард? Как добрались сюда? Что случилось?

— Я думала, вы ушли погулять, — отвечает она. — Видишь, снег идет. Я думала, вы с Лорен гуляете. — Она оглядывается, ищет что-то глазами. — Я играла здесь в детстве, на том самом месте, где построен этот дом. Я тебе говорила? Иные говорят, дом уродлив, отвратителен, вообще все, что нами создано, никуда не годится. К тебе это не имеет отношения. Я уже говорила, Тед: ты прекрасен. Мертвые ничего не знают о тебе. Так даже лучше. Иди сюда. Садись.

Миссис Майнард, подавшись вперед, выдвигает из-под обеденного стола стул. Похоже, она сбежала, думает Тед. Та, вторая, явилась вместе с ней. Он молча подходит к стулу, садится.

Из кармана пальто Элизабет достает скомканный листок со своими записями. Помедлив, она зачитывает первый вопрос, едва слышно:

— Тебе когда-нибудь казалось, что для своей матери ты дороже жизни?

Чушь какая-то. Что она там накарябала? И вообще, как попала сюда? Придется отвезти ее обратно.

— Я прочту все вопросы подряд, Тед, а потом ты… Как зовут твою мать?

Не проехать, все засыпано снегом, зимние шины он не ставил. Лучше поторопиться.

— Миссис Майнард…

— Стал ли ты для нее судьей? Что ты чувствуешь в ее объятиях?

Хоть бы она замолчала! Нужно подумать, нужно все хорошенько обдумать. Десять минут он простоял под дверью ванной, окликая тихонько: «Ты как? Ты в порядке?», но Лорен не отвечала. Он разочаровал ее, вот оно что.

— Ты различаешь лицо своей матери или оно сделалось настолько привычным, что ты его уже не видишь? Как тебе кажется, ты ее знаешь?

Элизабет поднимает взгляд и видит, как из пустых глаз Теда катятся слезы. Отложив заготовленный листок, она обеими ладонями тянется к его щекам. Едва дотрагивается, и у мальчика начинают дрожать губы, он всхлипывает.

О, вы, богатые наследники, полагающие, что главное в жизни — совершенство чувств! Вы ошибаетесь.

Элизабет устала. Она больше не сопротивляется. Свет люстры стремится ей в глаза, словно сияние заката. Напоследок она чувствует на своих ладонях теплые слезы сына.