Ты знаешь, что хочешь этого

Наконец-то: хоть узелок сопротивления. Но в итоге он ничего нам не дал, потому что наш друг был таким жалким, лежал перед нами, такой маленький, а мы – мы заполняли весь мир. Мы могли бы прямо тогда уйти, выяснив все, зная, что мы можем сломить его, сломать, – но мы не ушли. Мы остались, и он сделал то, что мы ему велели. Вскоре кожа жуткой девицы стала пергаментно-белой, за исключением пестрых синяков, расползшихся по бедрам, и двигаться она перестала, разве что он ее двигал, и крепкий узел ее руки ослабел, а пальцы раскрылись. А он все продолжал; в комнате потемнело, потом вернулся свет, воздух загустел от запахов, а мы все держали его на месте, и он делал, что мы ему велели. Когда мы велели ему остановиться, ее глаза превратились в голубые стеклянные шарики, а сухие губы поднялись высоко над зубами. Он откатился и застонал, он попытался отползти от нее, от нас, но мы положили ему руки на плечи, и пригладили его мокрые волосы, и стерли слезы с его щек. Мы поцеловали его, мы обвили его руки вокруг нее и прижали его лицо к ее лицу. Плохой мальчик, сказали мы тихо, когда оставляли его.

Посмотри, что ты натворил.

Посмотри, во что ты играешь, детка

Джессике было двенадцать в сентябре 1993-го – двадцать четыре года с убийств, совершенных Мэнсоном, пять лет с тех пор, как Хилель Словак умер от передозировки героина, семь месяцев до того, как Курт Кобейн выстрелил себе в голову, и три недели до того, как мужчина с ножом похитил Полли Клаас с пижамной вечеринки в Петуламе, Калифорния.

Семья Джессики переехала из Сан-Хосе, где Джессика была самой популярной девочкой в своем шестом классе, в Санта-Розу, где она неловко вращалась по орбитам вокруг нескольких групп друзей: популярные друзья, которые не обращали на нее никакого внимания; ее близкие друзья, милые, но скучные; и те, кого она втайне считала своими плохими друзьями, которые ее больше всех привлекали, но были и самыми противными, их шутки впивались ей в кожу, как гвоздики. С плохими друзьями она могла общаться только короткими, волнующими всплесками, пока не начинала ощущать себя больной и вымотанной, и тогда ей приходилось отступать к близким друзьям, чтобы прийти в себя.

Семья Джессики жила в ярко-желтом викторианском доме в Ломита-Хайтс, и каждый день Джессика приходила домой после тренировки по хоккею на траве, выкладывала домашнее задание на кровать, совала в рюкзак свой плеер, черный альбом с дисками, библиотечные книги, яблоко и три ломтика сыра на перекус. Потом она бежала за три квартала в парк, где тусовались скейтеры. Придя в парк, она садилась у подножья спиральной горки и выбирала, какую музыку слушать и какую книгу читать. У нее было семнадцать дисков, но слушала она только три: Blood Sugar Sex Magik, Use Your Illusion I и Nevermind. Книги были большей частью в бумажных обложках, со сломанными корешками, с полки научной фантастики и фэнтези, про мальчиков, которые обретали силу.

Скейтеры из парка были старше ее, им было по тринадцать-четырнадцать, они орали друг на друга, скатываясь на скейтах по бетонному заграждению с жутким скребущим звуком. Иногда они утирали пот с лиц майками, обнажая плоские загорелые животы, а иногда кто-то из них натыкался на перила и приземлялся на четвереньки, оставляя на асфальте четыре красных полосы. Никто из них с ней никогда не заговаривал. Она обычно часок наблюдала за ними, слушала музыку, делала вид, что читает книгу, а потом шла домой.

В первый раз она увидела его, когда распечатывала новый диск Guns N’Roses. Она только что провела ногтем по целлофановой обертке и собиралась надорвать пластик зубами, когда увидела, как он смотрит на нее с другого конца площадки. Она решила, что он из скейтеров. Он был такого же роста, такой же худой и верткий, но волосы у него были длиннее, ниже плеч, и, когда он отошел в сторону, так что больше не выглядел силуэтом в вечернем солнце, Джессика поняла, что ему по меньшей мере лет двадцать – молодой, но уже взрослый мужчина. Когда он заметил, что она на него смотрит, он подмигнул, наставил на нее большой и указательный палец, как пистолет, и выстрелил.

Три дня спустя она слушала новый альбом, когда он появился из ниоткуда и сел по-турецки на гравий перед ее горкой.

– Привет, девочка, – сказал он. – Что слушаешь?

Она была слишком удивлена, чтобы заговорить, поэтому открыла плеер и показала ему диск.

– А, понятно. Он тебе нравится?

Он должен был бы сказать: «Они тебе нравятся?», потому что Guns N’Roses это группа, а не солист, но она кивнула.

Глаза у него были плоские и голубые. Когда он смеялся, они исчезали в складках лица.

– Да, – сказал он. – Готов поспорить, нравится.

То, как он это сказал, заставило ее подумать, что он, возможно, понимал, какие чувства у нее вызывает не группа, а Аксель: то, как порванная майка облегает его плечи, блестящий поток его красновато-золотых волос.

– У него хороший голос, – сказала она.

Он нахмурился, обдумывая сказанное.

– Это да, – сказал он. Потом спросил: – А как альбом?