Тыквенное семечко

Астор опустил голову, пытаясь собраться с мыслями. Бред какой-то! Да Нисс его просто разыгрывает! Такого просто не может быть! Осина, в которой он вырос, не может быть срублена и сожжена, как прошлогодняя листва. Он обвел глазами вокруг. Здесь все было до боли знакомо. Нисс, конечно, здорово запустил осину, но от этого она не перестала быть для него родной и любимой. Здесь Астор чувствовал себя маленьким мальчиком, и ему казалось, что вот-вот распахнется дверь и войдет мама с высушенным бельем в руках.

— Чай будешь? — Нисс, прихрамывая, подошел к печке.

Астор молча покачал головой, пытаясь унять внутреннюю дрожь.

— Как ты мог… — глухо сказал он, с неприязнью посмотрев на брата.

Тот как будто только этого и ждал.

— Как мог? — вызывающе переспросил Нисс, с грохотом поставив чайник на печку. — А что, по-твоему мне оставалось делать? Ты давно уже ниже своих звезд ничего не видишь, братец, — ехидно добавил он, скривив рот. — Меня в нашем лесу никто всерьез не воспринимает! Подумаешь, продал гнилую корягу Протту, что из-за этого хай такой поднимать?

Он смахнул рукавом со стола крошки.

— А ты думал, я начну от радости вальсировать по комнате и разбрасывать из шляпы розы? С холмовиками ты себя чувствуешь гораздо увереннее, не так ли? — Астор почувствовал, что внутри него закипает бешеная злость. — Почему ты не поговорил со мной, не посоветовался?! — срывающимся голосом выкрикнул он, стукнув по столу кулаком с такой силой, что стоящая на нем жестяная кружка перевернулась, выплеснув остатки эля.

На кухне запахло как субботним вечером в харчевне 'Старая ель'.

Нисс сузил глаза и насмешливо посмотрел на брата.

— Не посоветовался? Да я несколько раз пытался это сделать, но ты все время был занят, — развел руками Нисс, не спуская с брата прищуренных глаз.

— Хочешь сказать, что во всем виноват я? — Астор почувствовал, как его лоб покрылся испариной.

Нисс поправил шишечку на своей жиденькой косичке и, вздернув подбородок, молча похромал к печке, на которой закипел чайник.

— Господин Протт хочет с тобой поговорить, — многозначительно произнес он, садясь на табуретку.

Астор встал и подошел к окну.

— О чем? Не продам ли я ему свой дуб? — произнес он срывающимся голосом, изучая пейзаж за окном, который внезапно стал серым.

Нисс хрипло расхохотался.

— Ну что ты, у него и в мыслях такого не было. Хотя, что у него в мыслях, наверное, никто не знает. Ты не переживай, никто на твой бесценный дуб не претендует, — Нисс стал размешивать в кружке сахар. — Он будет тебя ждать завтра в три в своем кабинете.

Астор сжал руками виски, впившись глазами в тропинку за окном, по которой ветер гонял клубы пыли. Ему вдруг захотелось оказаться отсюда как можно дальше. Подальше от этого чужого мира, с серым пейзажем за окном и грязной печкой, подальше от этого места, где воздух какой-то густой и вязкий, а ложечки так противно стучат.

— Я пойду, — Астор, схватив плащ, быстро пошел к двери, задев по дороге плечом полочку с посудой. Полочка с грохотом рухнула на пол, выплюнув из себя кучу металлических тарелок и кружек.

— Вот в чем преимущество металлической посуды перед фарфоровой! — радостно воскликнул Нисс, присев на корточки.

Но Астор этого уже не слышал. Закутавшись в плащ, он быстро шел к своему дубу.

*** *** ***

— Тебе чего? — хмуро спросила Тюса, исподлобья разглядывая поваренка, появившегося в проеме двери аптеки.

— Да вот, микстура нужна, от кашля… — он переминался с ноги на ногу, озираясь по сторонам.

Это был тот самый лопоухий поваренок, который по версии Вурзеля стал из-за нее пересаливать супы.

Фабиус с утра ушел в сторону болот, где в иве его ждал какой-то древесник, разбитый радикулитом.

— Дитя мое! — сказал он кикиморке, стоя у двери, — ты впервые остаешься в аптеке хозяйкой! Это возлагает на тебя большую ответственность и будет своего рода экзаменом, — Фабиус крепче прижал к себе бумажный кулек с мазями и натираниями. — Будь очень внимательна и осмотрительна! Все что будешь продавать, непременно записывай в тетрадку, — он поправил шарф и, немного подумав, взял зонтик.

Тюсу эта прощальная речь слегка выбила из колеи. Нельзя сказать, чтобы она испугалась этой внезапной ответственности, у Фабиуса каждый пузырек был подписан его красивым каллиграфическим почерком. И натирая полки стеллажей, она уже неоднократно переставляла пузырьки с места на место, успев познакомиться с каждым из них. Она даже игру себе такую придумала, чтобы не скучно было. Пузырьки и баночки все были разные, были толстые и пузатые, их кикиморка прозвала веселые толстяки, были с разметкой по граммам, что напоминали ей бесчувственных скряг, были плоские — ну вылитые домики. И был, конечно, у Тюсы любимый пузырек. Был он из прозрачного белого стекла круглый, весь утонченно грациозный. Ну, просто вылитая принцесса! Горлышко закрывала серебристая фольга, обвязанная тесьмой, а внутри розовая жидкость. На бутылке висела бумажка с надписью 'малиновый сироп', лишний раз подтверждающая, что внутреннее содержание пузырька столь же прекрасно.